Флоринда Доннер

Жизнь-в-сновидении (Часть 1)

После всех этих лет я точно не знаю, кем любой из магов

является на самом деле, в том числе нагваль Хуан Матус. Так как

я с ним уже долго, то, кажется, знаю, кто он. Однако когда он

оборачивается спиной, я всегда в проигрыше.

Очень увлеченно Исидоро Балтасар продолжал говорить, что в

повседневной жизни наши субъективные состояния распределяются

между всеми нашими друзьями. Поэтому мы всегда знаем, что наши

друзья сделают в данных условиях.

-- Ты ошибается, ты смертельно неправ, -- закричала я. --

Не знать о том, что наши друзья сделают в определенных

условиях, -- самое захватывающее в жизни. Это одна из многих

захватывающих вещей. Не говори мне, что ты хочешь их отбросить.

-- Мы не знаем, что наши друзья сделают на самом деле, --

объяснял он терпеливо. -- Но мы можем составить список

возможностей, которые окажутся правильными. Уверяю тебя, это

очень длинный список, бесконечный перечень. Мы не должны

спрашивать наших друзей об их предпочтении в вопросах порядка

составления этого списка. Все, что нам нужно делать, это

поставить себя на их место и отмечать возможности, подходящие

нам. Они будут истинны для всех, потому что мы разделяем их.

Наши субъективные состояния распределяются на всех.

Он сказал, что наши субъективные знания о мире известны

нам как здравый смысл, который может слегка отличаться от

группы к группе, от культуры к культуре. Но несмотря на все эти

различия, здравый смысл достаточно однороден, чтобы оправдать

заявление, что повседневный мир -- мир межсубъектный.

-- Маги, однако, приспособились к тому, что здравый смысл

вообще не задействуется, -- отметил он. -- У них есть другой

вид здравого смысла, потому что у них другие субъективные

состояния.

-- Ты имеешь в виду, что они как существа с другой

планеты? -- спросила я.

Исидоро Балтасар засмеялся.

-- Да, они как существа с другой планеты.

-- И поэтому они так таинственны?

-- Я не думаю, что таинственность -- это правильный

термин, -- заметил он задумчиво. -- Они по-другому общаются с

повседневным миром. Их поведение кажется таинственным нам,

потому что мы не разделяем их взглядов. А так как мы не имеем

никаких стандартов, чтобы измерить, что есть повседневный мир

для них, нам проще верить, что их поведение таинственно.

-- Они делают то же, что и мы: они спят, они готовят пищу,

они читают, -- вставила я. -- Хотя я никогда не могла поймать

их в действии. Поверь мне, они таинственны.

Улыбаясь, он покачал головой.

-- Ты видела все, что они хотели, чтобы ты видела, --

настаивал он. -- И хотя они ничего не скрывали от тебя, ты не

могла видеть. Это все.

Я была близка к тому, чтобы возразить, но боялась, что это

не понравится ему. Ведь не так важно, прав ли он, кроме того, я

действительно не поняла, о чем он говорил, однако

почувствовала, что все попытки узнать что-либо не дали мне

ключа к тому, кем были эти люди или что они делали. Вздохнув, я

закрыла глаза и опустила голову на спинку сидения.

Пока мы ехали, я снова начала говорить о своем сне:

насколько реальным было видеть его храпящим на соломенном

матрасе. Я рассказала ему о диалоге с Мариано Аурелиано, о

тепле его руки. Чем больше я говорила, тем больше убеждалась,

что это был вовсе не сон. Я пришла в такое возбужденное

состояние, что перестала плакать.

-- Я не знаю, что они сделали со мной, -- сказала я. -- Я

не совсем уверена, во сне я или нет даже сейчас. Флоринда

говорила мне, что я сновижу-наяву.

Исидоро Балтасар кивнул, потом тихо сказал:

-- Нагваль Хуан Матус называет это состоянием повышенного

осознания.

-- Повышенного осознания, -- повторила я.

Слова легко сорвались с моего языка, несмотря на то, что

они звучали совсем не так как сновидение-наяву. Я смутно

вспомнила, что слышала их раньше. Или Флоринда, или Эсперанса

пользовались этим термином, но я не могла вспомнить, в каком

контексте. Слова были на грани того, чтобы подсказать мне

что-то важное, но мозг уже слишком устал от безуспешных попыток

перечислить, что я делала день за днем в доме магов.

Как бы я ни старалась, все равно оставались определенные

эпизоды, которые невозможно было пересказать. Я нащупывала

слова, которые сразу же как-то тускнели и умирали перед самыми