Флоринда Доннер

Жизнь-в-сновидении (Часть 1)

замешательство, -- продолжила она, -- происходит

от твоей способности легко переходить из одной степени

осознания в другую. Если бы ты, как все остальные, тяжкими

усилиями достигла гладкого перехода, тогда ты бы знала, что

сновидение-наяву -- это не гипноз. -- Она немного помолчала и

тихо закончила: -- Сновидение-наяву -- это самое утонченное

состояние, которого может достигнуть человек.

Она отвела взгляд куда-то в комнату, словно более точные

объяснения мог дать ей кто-то, скрывающийся в тени. Затем она

повернулась ко мне и спросила: -- Ты ела что-нибудь?

Резкая смена темы застала меня врасплох, и я начала

заикаться. Овладев собой, я рассказала ей, что действительно

поела пирожков. -- Я была так голодна, что даже не стала их

разогревать; они были такие вкусные.

Лениво играя шалью, Эсперанса попросила меня подробно

рассказать, что я делала после того, как проснулась в комнате

Флоринды.

Как если бы мне дали напиток, заставляющий говорить

правду, я выболтала гораздо больше, чем собиралась. Но

Эсперанса, похоже, ничего не имела против того, что я рыскала

по комнатам женщин. Не произвело на нее впечатления и то, что я

знала, кому какая комната принадлежит.

Однако ее бесконечно заинтересовала моя встреча со

смотрителем. С улыбкой откровенного ликования на лице она

слушала мой рассказ о том, как я приняла за нее этого человека.

Когда же я упомянула, что в какой-то момент готова была

попросить его спустить штаны, чтобы проверить его половые

органы, она согнулась пополам на циновке, визжа от хохота.

Она склонилась надо мной и вызывающе прошептала на ухо: --

Я развею твои опасения. -- В глазах ее сверкнул озорной огонек,

и она добавила: -- Я покажу тебе свои.

-- В этом нет нужды, Эсперанса, -- пыталась я ее

отговорить. -- Я нисколько не сомневаюсь, что ты женщина.

-- Никогда нельзя быть уверенным, кто ты на самом деле, --

небрежно отмела она мои уговоры. Невзирая на мое смущение,

вызванное не столько ее неминуемым обнажением, сколько мыслью о

том, что мне придется смотреть на ее старое морщинистое тело,

она улеглась на циновку и с большим изяществом медленно подняла

юбки.

Мое любопытство взяло верх над смущением. Я уставилась на

нее, раскрыв рот. Трусиков на ней не было. Не было и волос на

лобке. Ее тело было невероятно юным, плоть крепкой и упругой, с

тонко очерченными мускулами. Вся она была одного цвета, ровного

розового с оттенком меди. На коже не было ни растяжек, ни

разбухших вен: ничто не обезображивало ее гладкого живота и

ног.

Я протянула руку, чтобы коснуться ее, словно мне нужно

было убедиться в том, что ее шелковистая гладкая кожа

существует на самом деле, а она раскрыла пальцами половые губы.

Я отвернулась, но не столько от смущения, сколько борясь с

противоречивыми чувствами. Дело здесь было не в наготе, мужской

или женской. В доме я росла довольно свободно; никто особенно

не заботился, чтобы не попадаться другим на глаза нагишом. Во

время учебы в школе в Англии я однажды летом получила

приглашение провести пару недель в Швеции, в доме подруги у

моря. Вся семья принадлежала к колонии нудистов, и все они

поклонялись солнцу каждой клеточкой своей обнаженной кожи.

Вид нагой Эсперансы был для меня чем-то совершенно иным.

Меня охватило ни на что не похожее возбуждение. Женские половые

органы никогда прежде не привлекали моего особого внимания.

Разумеется, я тщательно изучила себя в зеркале со всех мыслимых

точек. Приходилось мне видеть и порнографические фильмы, но я

их не только невзлюбила, но даже сочла оскорбительными. Столь

близкая нагота Эсперансы потрясла меня, потому что я всегда

считала свои сексуальные реакции чем-то само собой

разумеющимся. До сих пор я полагала, что коль скоро я женщина,

то и возбудить меня может только мужчина.

Когда Эсперанса вдруг поднялась с циновки и сняла блузку,

я громко охнула и уперлась глазами в пол, пока от моего лица и

шеи не отхлынуло лихорадочное щекочущее ощущение.

-- Посмотри на меня! -- нетерпеливо потребовала Эсперанса.

Глаза ее сверкали; щеки горели. Она была совершенно нагая. У

нее было хрупкое, изящное тело, но оно казалось больше и

крепче, чем в одежде. Ее груди были упруги и остры.

-- Потрогай их! -- скомандовала она тихо и маняще.