Флоринда Доннер

Жизнь-в-сновидении (Часть 1)

розового дерева и не менее

изящный стул черного дерева с украшениями из золоченой бронзы

не только не смягчали ощущения голой пустоты в комнате, но даже

усиливали его. Я знала, что это комната Кармелы.

Я бы с удовольствием пересмотрела названия книг, стоящих

за стеклами полок, но слишком велико было мое беспокойство. Я

бросилась в коридор так, словно за мной кто-то гнался, и

выбежала в патио. Там я села на один из плетеных стульев; я

дрожала и вся покрылась потом, но руки мои похолодели, как лед.

Не чувство вины бросило меня в дрожь,-- я нисколько не

опасалась, что меня застигнут шныряющей по комнатам,-- но

какое-то чужое свойство принадлежности к иному миру, которое

излучали все эти прекрасно обставленные комнаты. Тишина,

прилипшая к стенам, была неестественной. Это была тишина не

временного отсутствия живущих здесь людей, а отсутствия чувств

и переживаний, которыми обычно проникнуты обжитые пространства.

Каждый раз, когда кто-нибудь называл этих женщин

колдуньями или ведьмами, я смеялась в душе; они не действовали

и не выглядели так, как, по моему разумению, должны были

действовать и выглядеть ведьмы, -- драматически вычурно и

зловеще. Но теперь я уже точно знала, что они в самом деле

отличаются от иных человеческих существ. Меня пугало то, что

сущность этого их отличия я не в состоянии не только понять, но

даже представить.

Моим беспокойным мыслям положил конец тихий скрип. Следуя

за этим жутковатым звуком, я на цыпочках двинулась по коридору

от спален в другой конец дома. Скрип доносился из помещения за

кухней. Я подкралась едва слышно, но звук прекратился в тот

самый момент, как я приложила ухо к двери. Стоило мне

отодвинуться, как звук возобновился. Озадаченная, я снова

прижала ухо к двери, и скрип тотчас умолк. Я придвигалась и

отодвигалась несколько раз, а скрип то начинался, то умолкал,

словно целиком зависел от моих действий.

Решившись выяснить, кто же там прячется, -- или еще хуже,

кто задался целью напугать меня, -- я взялась за дверную ручку.

Дверь не открывалась, и я несколько минут провозилась с ручкой,

прежде чем поняла, что дверь заперта и ключ оставлен в замке.

То, что под замком в этой комнате, причем

небезосновательно, могло находиться нечто опасное, пришло мне в

голову лишь тогда, когда я оказалась внутри. Гнетущий полумрак

цеплялся за тяжелые задернутые шторы, словно живое существо,

приманивающие в эту огромную комнату тени из всего дома. Свет

потускнел; вокруг того, что выглядело как мебельная рухлядь и

причудливые огромные и маленькие фигуры из дерева и металла,

сгущались тени.

Тишину нарушил тот же скрипучий звук, который привел меня

сюда. Тени по-кошачьи крались по комнате, будто в поисках

жертвы. Оцепенев от ужаса, я следила за шторой, она

пульсировала и дышала, словно чудовище из моих ночных кошмаров.

Внезапно звук и движение прекратились; недвижная тишина

оказалась еще страшнее. Только я повернулась к выходу, как тот

же пульсирующий скрипучий звук раздался снова. Собравшись с

духом, я пересекла комнату и отдернула штору. Обнаружив в

двустворчатой стеклянной двери выбитое стекло, я громко

расхохоталась. Ветер попеременно втягивал и выдувал штору

сквозь эту дыру.

Слабеющий предвечерний свет, заструившийся через

отдернутую штору, передвинул тени в комнате и выхватил на стене

овальное зеркало, наполовину скрытое одной из странных

металлических фигур. Я протиснулась между изваянием и стеной и

жадно уставилась в старинное венецианское зеркало; помутневшее

и потрескавшееся от старости, оно так исказило мои черты, что я

опрометью бросилась вон из комнаты.

Через черный ход я вышла из дома. Широкая лужайка за домом

была пустынна. Небо было еще светлое, но высокие фруктовые

деревья вокруг лужайки уже сделались цвета сумерек. Над головой

пролетела стая ворон; их черные хлопающие крылья гасили в небе

свет, и ночь стремительно опускалась во двор.

Совершенно подавленная, я села в отчаянии на землю и

разревелась. Чем сильнее я плакала, тем большее удовольствие

получала от рыданий во весь голос.

Из приступа жалости к себе меня выхватил шорох грабель.

Подняв глаза, я увидела тщедушного человечка, сгребавшего

листья к небольшому костру у края лужайки.