Скорее всего при встречном движении поля этих треугольников, соединившись, сформируют общую фигуру, отличающуюся от описанной выше гексаграммы. «Зона любви» будет или деформированной (Рис. 3 – искажённое соединение триад), или неполной и смещённой (Рис. 4 – соединение диад). В последнем случае разросшиеся индивидуальные зоны каждой из триад блокируют дальнейшее развитие общей «зоны любви» – эгоизм берёт верх, подавляя любовь.
Вот так же, но уже не на модели, а в обычной земной жизни, Любовь гармоничная и долговременная – явление крайне редкое (раритет!), а всякого рода искажения и отклонения – сплошь и рядом.
Не стану углубляться далее в анализ возможностей звезды Соломона, хотя она ещё и не исчерпала себя как графическая модель Любви, скрывая интересные закономерности и соотношения. Главный вывод можно сделать уже сейчас.
Этот любимый магами знак, даже в самом искажённом виде, свидетельствует о том, что понятие «любовь» (с любой буквы) – всегда двустороннее, т.е. существует только в общей зоне – «зоне любви». Казалось бы, это вполне очевидно, и тем не менее веками на правах реальности бытует иное понятие – безответная (неразделённая, односторонняя и т.д.) любовь.
Применительно к формированию звезды Соломона это означало бы, что мужской и женский треугольники в своём движении навстречу друг другу способны только едва соприкоснуться вершинами, не создав общей зоны. О какой же любви может идти речь в данном случае?! Слишком далеки Он и Она друг от друга.
То, что называют безответной любовью, можно именовать как угодно: влюблённостью, увлечением, тоской, желанием любви и т.д., но только не Любовью, которая в принципе не может быть неразделённой. По существу, это часть Любви, жадно искавшая свою половину, но нашедшая чужую. «Неразделённая любовь» – это своего рода самообман, замена целого его частью, ибо она не может развернуться в триаду.
Как мы уже видели, троичная структура человека порождает в нём любовь на соответствующих уровнях. Следствием этого является тройственное восприятие любимого человека в интересном, родственном аспекте. В большей степени это присуще женщине (хотя не чуждо и мужчине):
За два прошедших года эти
Ты для меня был всем на свете:
Учителем и другом, мудрецом,
И, как ни странно, сыном и отцом.
Лучше не скажешь! Непосредственность и выразительность передачи сложного чувства предельно трогательны. Ясно, что эти прекрасные строки принадлежат перу женщины, обладающей утончённым душевным планом и познавшей Любовь во всей её троичной полноте. Воистину, поэт – в душе, а не на бумаге.
В каждом человеке независимо от возраста живёт одновременно дитя и родитель – настоящий или потенциальный. Поэтому в Любви человек проживает параллельно три жизни: за себя, ребёнка и родителя.
Конечно, «любимые женщины нас любят, как матери». Но это – полуправда. А полная правда заключается в последнем стихе приведённого фрагмента: они хотят любить нас ещё и как дочери, т.е. чувствовать в любимых мужчинах, как прежде в своих отцах, надёжную защиту от житейских невзгод.
Тема «Триада в любви», конечно, не исчерпывается любовью к ближнему и любовью межполовой, ибо троичность присуща каждому виду любви в сфере отношений между людьми (например, между родителями и детьми). Это вполне естественно, т.к. любовь, устремлённая на личность вообще, «основана на открытии максимальной ценности конкретного человека»([6], c. 164), который трехипостасен по природе своей.
Но троична также и любовь, устремлённая на общность, природу, идею и т.д. Например, любовь к Родине, которую мы воспринимаем и как Родину историческую – «землю отцов», и как место своего рождения и обретения имени – Родина-мать, и, наконец, как конкретную страну – государство. И в этой любви, как и во всём мире троичностей, деформация одного из её планов ведёт к перекосу других, а затем и к распаду (исчезновению) самого понятия «любовь к Родине». Так, откровенное недовольство граждан, обманутых и не защищённых государством, негативно влияет, хотя и косвенно, на их отношение и к своей «малой Родине» (например, экологическое и бытовое варварство), и к Родине исторической (например, циничная спекуляция боевыми наградами наших дедов и отцов; откровенное нежелание исполнять свой священный долг по защите отечества и т.д.).
Троична по своему характеру и любовь человека к природе как источнику материальных благ (потребительских ценностей в самом широком «ассортименте»); душевного покоя и наслаждения (эмоциональный комфорт); художественного творчества (в литературе, живописи, прикладном искусстве и т.д.). Любви человека к природе присущи те же «болезни», что и любви к Родине. Это вполне естественно, ибо первая является одной из форм второй. Так, перекос триады в сторону материального плана (необузданное хищничество) не только ослабляет душевную и духовную функцию природы, но и приводит к умерщвлению природы как таковой. Да, человек почти в прямом смысле «рубит сук, на котором сидит».
Заключая тему, хочу свести её к следующим важным, на мой взгляд, выводам.
– Межполовая индивидуальная любовь – понятие двустороннее и, следовательно, может существовать только при наличии «зоны любви», общей для обеих триад – Его и Её, что непосредственно вытекает из Мк. 10, 8: «И прилепится к жене своей и будут два одной плотью, так что они уже не двое, но одна плоть».
– Все виды любви, кроме Любви человека к человеку, не требуют соединения в «единую плоть» любящего и любимого. Однако это не означает, что «общей зоны» в этих видах любви не может быть вообще. Более того, без взаимной любви эти отношения просто-напросто теряют гармонию, долговечность и в конечном счёте свой смысл.
– Любовь Бога к человеку беспредельна по своей глубине и широте: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий, верующий в него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин. 3, 16).
Любовь же человека к Богу, хотя и ограничена возможностями сердца, души, разумения и крепости любящего, требует тем не менее максимальной их мобилизации: «И возлюби Господа Бога твоего, всем сердцем твоим и всею душою твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостию твоею» (Мк. 12, 30). Именно человек, возлюбив Бога всею триадою своей, создаёт тем самым «зону любви», общую для себя и Бога. Скромная по «размерам» триада отдельного человека занимает точечное место в безграничной божественной триаде. Но поскольку это относится ко «всякому верующему в Него» в великом множестве, то любовь Бога к конкретному человеку расширяется до пределов любви ко всему человечеству. И тогда союз триад любви к Богу отдельных людей, погружённый во всеобъемлющую триаду любви божественной, становится общей зоной этой Высочайшей Любви.
Триада в произведениях искусст
ва
Похоже, что троичность живёт в человеке на правах архетипа. Она «вросла» в религии, сказки, легенды народов мира, в пословицы и поговорки. Это, конечно, не означает, что другие числа не фигурируют во всём перечисленном (например, загадочная семёрка). Но триада является базовой структурой, своего рода гарантом стабильности и завершённости. Это, образно говоря, есть «минимальное законченное».
Так, три базовых цвета: красный, синий, зелёный – дают в своих сочетаниях всё колористическое многообразие (цветное телевидение); в основе музыкального лада также лежит трезвучие.
А в литературе? Пушкин, например, сомневается в том, что «найдёте вы в России целой три пары стройных женских ног». (Почему именно три?) Героя «Пиковой дамы» Германа губит триада таинственных карт в составе: тройка, семёрка, туз. (Кстати, начинается этот роковой набор опять же с базовой «тройки».) В «Сказке о попе и о работнике его Балде» последний с третьего щелчка в лоб вышибает ум у скупого и бесчестного хозяина. Естественно, эти природные, бытовые и литературные примеры, в которых троичность подчёркнуто очевидна, может продолжить каждый. Но позволю себе привести всё же ещё один фрагмент:
Грустен и весел вхожу, ваятель, в твою мастерскую:
Гипсу ты мысли даёшь, мрамор послушен тебе:
Сколько богов, и богинь, и героев!..
(А.С. Пушкин «Художнику»)
Да это же математическая по краткости и исчерпывающая по глубине формула троичного восприятия произведения искусства! Эта поэтическая формулировка не менее гениальна, нежели сами образы в камне!
Пушкин в данном случае выступает как образцовый зритель: то, что он видит (физический план), рождает в нём высокие мысли (духовный план) и восторженные эмоции (душевный план). Это реакция поэта на произведение искусства. А как же оценивается им автор скульптурных портретов? Также тройственно: идея («мысли даёшь»), мастерство воплощения («мрамор послушен тебе») и готовое творение в материале («сколько богов»)… Таким образом, произведение и его творец рассматриваются во взаимосвязи как единое гармоничное целое. Творец живёт в своём творении и после физической смерти, как бы консервируя себя в своём детище. Но как сложится судьба последнего – только Богу известно.
Тройственный союз: художник – произведение – зритель
Произведения искусства, объединённые крылатым выражением «пища духовная», но не востребованные человеком, подобны хлебу физическому, находящемуся на складском хранении. И то и другое становится действенным только при наступлении голода (голод духовный, к сожалению, большинство людей испытывает гораздо реже, нежели голод физический).
Однако выставить из запасника картину, исполнить симфонию или издать книгу ещё не значит дать вторую жизнь произведению. Нет, «вдунуть в лице его дыхание жизни» способен только активный зритель, слушатель, читатель: тот, кто не только смотрит, но видит; не только слушает, но слышит; не только читает, но внутренне реагирует на прочитанное.
Таким образом, творец оживает в своём творении только при подключении к нему потребителя хлеба духовного. Создаётся тройственный союз: художник – произведение – зритель (обращаюсь к изобразительному искусству только в силу его наглядности). Поскольку каждый из них троичен по своей структуре, то фактически возникает действенный союз троичностей.
Жизнь этого союза сравнительно коротка – не более времени общения зрителя с произведением. Но последействие такого общения на зрительскую триаду может быть различным по силе и продолжительности. Речь идёт о глубине впечатления, но отнюдь не о его «знаке»: сильным и памятным может быть и отрицательное восприятие произведения.
Тройственный союз «художник – произведение – зритель» может не состояться только в одном случае: при полном безразличии зрителя к произведению, когда диада «художник – произведение» отделена от зрителя глухой стеной равнодушия и непонимания. Негативно воспринятое произведение вызывает всё же активную реакцию, когда зритель (слушатель, читатель) «работает» всею своею триадой против увиденного (услышанного, прочитанного). Но это же самое произведение отходит в небытие при встрече с равнодушным зрителем. Виновен ли в этом последний, трудно сказать однозначно. Возможными причинами могут быть и эмоциональные особенности человека, и его интеллектуальный склад, сформировавшийся к данному времени (мировоззренческая позиция, духовный эталон), но чаще всего – элементарная неподготовленность к встрече с произведением искусства, низкий уровень общей культуры. Может ли, например, встреча с иконой или картиной на мифологическую тему пробудить в зрителе «что-то», если он никогда не открывал Библию или «Мифы и легенды Древней Греции» и, следовательно, не знает даже сюжета этих работ? Нет, конечно.
***
В рассматриваемом тройственном союзе первый и главный его участник – художник (композитор, писатель) – остаётся в тени, которая со временем (годы, века!) становится всё плотнее. И мы, потомки художника, уже воспринимаем его творение в отрыве от творца (кстати, подобная участь нередко постигает и произведения современных нам авторов, поскольку мы «ленивы и нелюбопытны»). А между тем личность художника, вызванного из-за кулис времени, играет немалую роль в восприятии его произведения.
Художник творит в своё историческое время, самоутверждаясь в произведениях, доступных и понятных его современникам. К сожалению, ключ к пониманию многих из этих творений нами утерян. Поэтому биография художника (личная и творческая), условия формирования и обитания, окружение, исторические особенности эпохи, а также его личные качества – всё это немаловажно для восприятия, а значит, и оценки того или иного произведения. Знания об авторе (и чем больше – тем лучше) обогащают весь тройственный союз, делая его сравнительно недолгую жизнь ярче и многограннее.
Например, «сельские главы» из «Евгения Онегина» воспринимаются совершенно по-иному после посещения пушкинских мест в Псковской области, где поэт провёл два года в ссылке, или после прочтения книги С.С. Гейченко, посвященной Пушкинскому заповеднику [11].
В опере Н.А. Римского-Корсакова «Садко» морские пейзажи, «нарисованные» музыкальными средствами, воспринимаются, как зримые образы. Такая выразительность объясняется, видимо, и тем, что гениальный композитор собственными глазами видел и как «о скалы грозные дробятся с рёвом волны», и как экзотичны «жемчужины в море полуденном», ибо он был профессиональным моряком. (Окончив морской корпус, три года провёл в океанских походах на клипере «Алмаз».)
Полотна В. Верещагина полнее и глубже раскроют свою философскую глубину зрителю, ознакомленному с литературными трудами художника [12], напрямую связанными с его живописью. На примере картин В. Верещагина можно проследить, как «отпечатываются» в произведениях личные качества автора, его характер. «Так уж был устроен его (Верещагина. – Г.М.) взгляд на мир, что ложь для этого взгляда не распределялась по принципу: «больше – меньше». Ложь в детали также преступна, как и ложь в идее» [12], с. 20. И тогда вполне объяснимо неразрывное единство общего замысла произведения и тщательно проработанных его деталей, обретающих подчас символическое значение (например, орнамент дверей Тамерлана или «вопиющие» черепа в «Апофеозе войны»). Этот ряд примеров при желании может быть продолжен каждым читателем.
Хочу, чтобы меня поняли правильно. Я не навязываю никому никаких вариантов, а тем более системы и пишу не об обязательном, а о желательном.
Естественно, в тройственном союзе художника, произведения и зрителя связь первого и третьего звена опосредованно, через произведение существует всегда; зритель, встречаясь с произведением искусства, в любом случае составит какое-то своё представление о личности его автора. Однако эта связь может быть усилена расширением и углублением знания о художнике и его творчестве. Источниками информации в этих случаях могут быть книги, периодика, мемориальные музеи, тематические теле– и радиопередачи и т.д. (Было бы желание!)
Какова же последовательность, т.е. что же вначале: знание об авторе, его творчестве (в широком смысле слова), а затем встреча с конкретным его произведением или наоборот? На мой взгляд, предпочтительнее первый вариант (существует понятие «подготовленный зритель», «подготовленный слушатель»), однако не исключается и второй. Допустим, что под впечатлением выставки работ неизвестного или малоизвестного вам художника вы заинтересовались его творчеством и стали углублять свои знания по теме. Эта «обратная связь», вполне вероятно, может снова привести вас на ту же выставку. Но теперь вы другими глазами будете смотреть на уже знакомые вам полотна. А для юного зрителя (слушателя, читателя) именно первичный интерес к конкретному произведению может послужить начальным стимулом к более широким познаниям в искусстве и литературе.
В любом варианте познания: от художника ли через зрителя к произведению или от произведения через зрителя к художнику – совершенствуется только зритель. Теперь, зная о художнике, ему легче познать его детище. Укрепив связь с творением и его творцом, зритель (слушатель, читатель) тем самым удерживает их от ухода в небытие на время, равное ещё одной человеческой жизни, а это немало.
Восприятие произведения живописи
Связь «зритель – картина», как уж отмечалось, троична по структуре. Изначально чувственное восприятие (зрение) произведения трансформируется затем в эмоцию и мысль. Обратимся к примеру.
При первом взгляде на картину В. Верещагина «Апофеоз войны» (я имею в виду подлинник ГТГ, а не репродукции) зрителем овладевает состояние, которое, как и любую эмоцию, трудно описать. Одним словом – «душа содрогается!» Необычайность сюжета, особенно жуткий ансамбль вопиющих черепов на переднем плане картины, их «лица», искажённые ужасом, – буквально потрясают. (Пишу, конечно, о своей реакции, но думаю, что подобное состояние испытывали и другие.)
Затем к интенсивной работе душевного плана подключается мысль, раздумье. Как бы всплывает и становится совершенно очевидной доминирующая идея произведения – отрицание войны как способа человеческих отношений. Это – приговор войне! Таким образом, вся человеческая триада вступает в активную работу с произведением.
Конечно, «Апофеоз войны» воспринимается как символ, как заключительный аккорд в этой ужасающей «музыке войны». Но я думаю, что далеко не все знают о том, что картина В. Верещагина является художественным изложением исторического факта. Приведу выдержку из книги о Верещагине: «Однако в каталоге сообщалось: картина – не плод фантазии. Монумент из черепов соорудил один из кокандских ханов, Велихан-Тюре, вблизи реки Кызыл как знак своего всевластия, силы и непобедимости» [13], с. 53. (Речь идёт о каталоге выставки картин и рисунков В. Верещагина в марте 1874 года в Петербурге.)
Информация о жутком историческом факте, полученная зрителем через художника, ещё ближе соединяет их и на душевном, и на духовном планах. Увидев (в своём воображении, конечно) этот зловещий памятник как физическую реальность и пережив ещё раз содрогание души, обратимся к произведению вновь. И тогда мы поймём, но, возможно, не сумеем выразить словами то, что предельно чётко сформулировал сам художник в письме к П.М. Третьякову: «Передо мной, как перед художником, война, и её я бью сколько у меня есть сил; сильны ли, действительны ли мои удары – это другой вопрос, вопрос моего таланта, но я бью с размаху и без пощады» [13], с. 6.
Это – жизненное кредо художника, не единожды встречавшегося с войной лицом к лицу, знавшего войну изнутри, раненого и погибшего на войне. Вот почему все картины В. Верещагина таковы, что им просто по-человечески веришь, глубоко и безоговорочно.
Рассмотренный выше пример демонстрирует не только троичность восприятия в действии, но и влияние знаний о произведении (его предыстория, мотивы и т.д.) и его создателе на «качество» самого восприятия.
Восприятие музыкального произведения
Всё вышесказанное о троичном восприятии произведения живописи в полной мере относится и к восприятию музыкального произведения, в чём есть, безусловно, и свои особенности. Как известно, музыка является самым эмоциональным и наиболее условным из всех искусств. При встрече с картиной, скульптурой видимый образ «кого-то» или «чего-то», переданный в линиях, красках, пластике предстаёт перед нами. В музыке же образ должен родиться в воображении слушателя под влиянием услышанного, т.е. воспринятых слухом (физический план), «организованных, упорядоченных звуков, вызываемых инструментами или человеческим голосом» [14], с. 4.
Эта слуховая информация может быть расшифрована только на плане человеческой души, ибо музыка является языком последней. Без единого слова (я имею в виду «чистую» музыку, без словесного сопровождения), одной только комбинацией звуков музыка способна привести человеческую душу в определённое состояние.
Таким образом, результат воздействия музыки на плане физическом созревает и раскрывается прежде всего на плане души. Но это – только в том случае, если музыкальное произведение нашло своего слушателя (или наоборот – слушателю посчастливилось встретить музыку, созвучную его душе). В противном случае, связь планов физического и душевного не устанавливается. Музыка, вызывающая сильные эмоции у одного человека, конечно, может и не затронуть душу другого, но людей, совершенно равнодушных к музыке, по-моему, не существует. Речь может идти только о репертуаре – любимом или нелюбимом.
Связь физического и душевного планов человека при его встрече с музыкальным произведением очевидна, ибо музыка обращена главным образом к чувствам людей. (Л.Н. Толстой, например, считал музыку «стенографией чувств».)
По словам Ромена Роллана, «музыка овладевает нашими чувствами прежде, чем её постигает разум» [14], с. 4. В этом коротком, но очень ёмком изречении внимание акцентируется на последовательности включения в работу души и разума. Наличие же самих процессов не вызывает у автора цитаты никаких сомнений. Это как бы вполне естественно, а потому и неизбежно.
***
Безусловно, чувства человека непосредственно влияют на деятельность его сознания. Поэтому в любом случае (за редким исключением) музыка, воздействуя на душевный план, подключает через него к работе и план духовный. Известно, что душа реагирует на музыку рождением эмоций, различных по характеру и глубине. А в какой же форме её постигает разум? По мнению музыкантов, например Н.А. Римского-Корсакова, – в форме образа и мысли. Под влиянием музыки в воображении слушателя должны появиться образные ассоциации, своего рода «музыкальные картинки», т.е. слышимое должно стать видимым, доступным внутреннему взору.
Однако всякая ли музыка, и каждый ли человек при встрече с ней способны породить некий зрительный образ? В принципе – да, но это – только в принципе. Реально же на этот процесс влияют многие факторы: уровень общей культуры (насыщенность духовного плана), жизненный опыт, возраст, эмоциональный склад личности (особенности душевного плана), способность мыслить абстракциями и др. Но прежде, чем говорить о возможности возникновения и формирования образа, необходимо определиться с самим понятием «образ». Что им считать?
Некоторые люди просто уверены (заключение, вынесенное мною из многочисленных бесед), что они вообще никогда и ничего «не видят под музыку».
Но невидимое и несуществующее – далеко не одно и то же. В силу превалирования конкретного мышления над абстрактным эти люди признают в качестве образа только предметное, почти материальное изображение, выразительное и ясное, как цветная фотография. И когда вместо чётко обрисованного «чего-то» воображение набрасывает им крупными мазками всего лишь абстрактное «нечто», люди не принимают последнее как образ. Конечно, это нельзя назвать оформившимся видением, но и бесформенным чувством, полностью изолированным от разума, – тоже, ибо духовный план уже подключился к работе.
В общих чертах характеризовать подобную реакцию на музыку можно, как ощущение присутствия в смутном, абстрактном образе конкретного, видимого образа. А в напряжённых, тревожных аккордах 5-й симфонии Бетховена, например, ощущается не столько присутствие образа, сколько его преддверие. «Гимн ширится, незабываемый для тех, кто слышал его хоть раз… Тревога, таящаяся в музыке, грозы, которые образуются в отдалении, приближаются, становятся зримыми, разражаются бурей…» [15], с. 152
Конечно, это сугубо личное видение музыкального произведения. У каждого слушателя возникнут свои зримые ассоциации, но все они будут родственными по духу, ибо не увидеть в данной музыке тему героической борьбы практически невозможно.
Итак, если принять в качестве образа весь диапазон внутренних видений от абстрактных, смутно проявленных в отдалении, до конкретных и чётко обрисованных вблизи, то можно утверждать, что практически все люди способны образно воспринимать музыку.
Образы явят себя воображению, ибо нет людей без души. А если музыка без души? В этом случае никакой образ родиться не может, ибо такая музыка не способна оплодотворить душевный план человека, но способна деформировать его физический план – нервную систему.
Напряжение духовного плана значительно снижается при встрече с программной музыкой, т.к. в этом случае зримый образ задаётся названием музыкального произведения или более развёрнуто – литературным описанием. Например, фортепианный цикл «Времена года» П.И. Чайковского, где каждой из двенадцати миниатюр предпосланы заголовок и эпиграф, дающие слушателю зримый образ в «готовом виде». Естественно, разновидностей этого образа будет ровно столько, сколько слушателей в зале. Однако все они – «образы-родственники» по своему происхождению. Название музыкального произведения как сокращённая до минимума программа поможет только в том случае, когда это название само по себе хоть что-то подскажет слушателю. «Одни только заглавия «Шехеразада», «Прометей» многое говорят тем, кто знаком со сказками «Тысяча и одной ночи» и античными мифами» [14], с. 18.
Программная музыка, разгружая духовный план, повышает в то же время напряжение плана душевного, задавая ему определённый настрой. Слушатель, знающий заранее тему (сюжет) произведения, т.е. сориентированный на вполне определённый зримый образ, вправе оценить, насколько музыка эмоционально соответствует этому образу. Душа напряжена, она жаждет гармонии чувств, вызванных образом, и чувств, вызываемых музыкой. В непрограммном произведении видимый образ (конкретный или абстрактный), создаваемый воображением, вырастает из музыки и является по существу зримой стороной музыкального образа. Конечно, эти образы всегда будут гармонично соединены: ведь из эмоций плана душевного «лепится» образ на плане духовном. В программной же музыке такого совпадения может и не быть (в представлении конкретного слушателя, конечно). Естественно, расхождение образов: музыкального, созданного слушателем, и зримого, заданного слушателю, – не приводит к целостному восприятию произведения, и слушатель говорит: «Я в этой музыке ничего не понимаю», хотя следовало бы сказать: «Я эту музыку не чувствую».
Есть произведения, музыка которых вызывает у подавляющего большинства слушателей чувства, настолько близкие по своему характеру, что образы, рисуемые под их воздействием, практически совпадают. «Напомним, что лишь много лет спустя после смерти Бетховена соната (№ 14. – М.Г.) получила название «Лунной», и под этим названием стала знаменитой» [15], с. 92.
Видимо, чувства, навеянные музыкой сонаты, рождали в воображении слушателей в течение многих лет устойчивый образ лунной ночи. В конце концов, он становится названием фортепианного произведения, т.е. его программой. И теперь уже наоборот: этот образ должен вызывать у слушателя адекватные «подлунные» чувства.
Конечно, разнесение цельного восприятия музыки по отдельным планам человеческой триады можно считать условным. Ведь человек одновременно или последовательно и слышит, и чувствует, и переживает, и ощущает абстракции, и видит образы. Всё это содержится, например, в музыке Второго концерта для фортепиано с оркестром С.В. Рахманинова, о чём сам композитор говорит:
Это тихая лунная ночь;
Это отдалённый вечерний звон;
Это то, что родится от сердца и идёт к сердцу;
Это любовь!
Сестра музыки – это поэзия… А ещё музыка – это… всё-всё, что нас окружает. Наверное, это и память о прошлом, и мечта о будущем» [16], с. 46. Приведённое высказывание по сути своей применимо к любому музыкальному произведению; меняться могут только характер чувств и формы образов, конкретных и абстрактных, но сами-то они обязательно будут, если музыка воспринята душою.
Однако и при этом условии есть исключение, в силу которого слышимое не может трансформироваться в видимое. Это – чрезмерно сильный чувственный фон, вызываемый музыкой на душевном плане. Находясь в таком крайне неуравновешенном эмоциональном состоянии, человек, естественно, ничего не видит, не воображает и вообще отключается от мира сего, погружаясь полностью в свои обострённые переживания. Подобное испытывает плачущий под музыку слушатель или, наоборот – чрезмерно возбуждённый (особенно – в составе толпы, тонизированной музыкой как допингом). При этом чувства захлёстывают его, достигая такого накала, что и духовный план как бы отсекается от душевного мощной эмоциональной завесой. О каком «образе» здесь может идти речь?
Работа триады при встрече человека с музыкой сориентирована, условно говоря, в прямом направлении: от физически слышимого – к воображаемому видимому, от звуков – к мыслеобразу. Но когда в душе человека рождается музыка, триада работает в обратной последовательности: от физически видимого – к внутренне слышимому, от зримого образа – к музыкальному. (Присуща ли эта способность каждому человеку – утверждать не могу, но и отрицать тоже.) Во втором случае, как и в первом, связующим звеном, трансформирующим один образ в другой, будет та же эмоциональная волна (продукт душевного плана), но как бы противоположного направления. (Например, вид бескрайнего хлебного или цветочного поля с холмами, перелесками, белыми облаками на фоне голубого неба почти всегда ассоциируется у меня с мелодией Первой симфонии В. Калинникова. Эта же музыка, кстати, начинает звучать в душе при спокойной, неспешной встрече с картинами И.И. Шишкина «Рожь» и «Полдень. В окрестностях Москвы».)
***
Формирование зримого образа не является заключительным этапом работы человеческой триады в процессе восприятия музыки. Так, давая сравнительную характеристику видам искусства, Н.А. Римский-Корсаков подчёркивал: «Живопись даёт образ и мысль, и нужно создать в своём воображении настроение. Поэзия слова даёт мысль, и по ней нужно создать образ и настроение, а музыка даёт настроение, и по нём надобно воссоздать мысль и образ» (Цит. по [14], с. 22). Поскольку это личностная формула тройственного восприятия искусства, постольку с ней в целом можно соглашаться или нет, но на фрагмент, касающийся музыки, следует обратить особое внимание, ибо Н.А. Римский-Корсаков – музыкант и педагог с мировым именем.
Итак, слушатель под влиянием музыки должен воссоздать в конечном счёте не только образ, но и мысль. В какой же последовательности? На мой взгляд, первичным должен быть образ. Мысль же в данном случае – вторична, как реакция на этот образ.
Плакать под музыку или, наоборот, пребывать в состоянии экстаза можно и без воображаемого образа, для этого, как уже говорилось, вполне достаточно лишь сильных эмоций. Но размышлять под музыку значит размышлять об образе, вызванном этой музыкой. Мысль человека способна «обработать» или увиденное, или представленное им в своём видении. Услышанное же (и прочитанное), прежде чем стать объектом для размышления, переводится в видимое, в образ – конкретный или абстрактный. Следовательно, если, в силу тех или иных причин, конкретная музыка не проходит на духовный план конкретного человека, где она должна породить образ, то, естественно, такая музыка никогда не породит и мысль.
«Формула» Н.А. Римского-Корсакова подтверждает этот вывод. Она является обобщённой формой задания музыкальному слушателю (ключевое слово в ней – «надобно»), выполнение которого становится реальным, если «музыка даёт настроение», т.е. способна разбудить душевный план, который в свою очередь и настроит на «воссоздание мысли и образа» духовный план человека.
В этой «музыкальной лесенке» первая её ступень – восприятие музыки душою, является не только фундаментом образного и мыслительного восприятия музыкального материала, но и необходимым условием нравственного совершенствования личности.
В древнегреческой эстетике существовало понятие «катарсис» (очищение), означающее облагораживание чувств человека под воздействием искусства и в частности музыки. «Пифагорейцы разработали теорию очищения души от вредных страстей (страха, вожделения, гнева, ревности и т.д.) путём воздействия на неё специально подобранной музыки» [17], с. 140. Но облагораживание душевного плана происходит не только за счёт очищения его от эмоций отрицательных, но и путём возбуждения в душе человека эмоций положительных, жизненно необходимых (сочувствие, всепрощение, энтузиазм, решимость и т.д.). Во истину, «нам песня строить и жить помогает».
Триада человека-слушателя выполняет более сложную работу, нежели триада человека-зрителя. Так, при встрече с картиной физически видимый образ «чего-то», находящийся непосредственно перед нами, переводится чувственной энергией души непосредственно в мысль (ассоциации, размышления, анализ и т.д.).
При восприятии же музыки на духовном плане первоначально формируется зримый образ, который затем уже становится объектом мысли. Иными словами, слышимое предварительно трансформируется в видимое; музыкальный образ – в мыслеобраз. Так что воспринимать непрограммную музыку во всей её полноте – в соответствии с «формулой» Н.А. Римского-Корсакова – гораздо сложнее, нежели живопись или скульптуру.
И ещё об одной отличительной особенности, касающейся теперь уже состава и структуры троичностей: «художник – произведение – зритель» и «композитор – сочинение – слушатель».
Если зритель и картина, независимо от возраста последней, способны общаться друг с другом напрямую, то музыка и её слушатель без посредника, т.е. музыканта-исполнителя, общаться не могут.
С одной стороны, исполнитель соединяет слушателя с музыкальным сочинением. Он является своеобразным переводчиком музыки с языка нотного стана на живой, доступный слушателю язык человеческого голоса или инструмента. Качество этого перевода должно быть высоким, ибо от того, как прозвучит сочинение, во многом будет зависеть и эмоциональное воздействие музыки на слушателя, и воспроизведение им образа и мысли.
С другой стороны, исполнитель является полномочным представителем композитора, ибо последний, в силу понятных причин, не всегда может представить слушателю своё произведение непосредственно. Естественно, это становится вообще невозможным после физической смерти композитора. Так что присутствие исполнителя в музыкальной троичности неизбежно. Но, несмотря на это, он всё же не является её самостоятельным звеном (что следует уже из самого понятия «исполнитель»), хотя благодаря ему, и только ему, все звенья музыкальной троичности соединяются в единую гармоничную систему.
Каковы же, с точки зрения троичности, общие выводы из этих рассуждений?
– Любой вид искусства базируется в принципе на единой троичной структуре «автор – произведение – потребитель духовных ценностей».
– Художественное произведение содержит в себе компоненты, которые человек гармонично воспринимает на всех уровнях своей триады. Следовательно, художественное произведение по сути своей троично.
– Эффект восприятия произведения (особенно музыкального) на одном из планов триады активно влияет на работу смежного плана (эмоция трансформируется в мысль, но и мысль способна породить эмоции).
Поскольку музыка является наиболее сложным для восприятия видом искусства, то ей, естественно, отведено в данной работе значительно больше места, нежели изобразительному искусству.
Вероятно, нет смысла анализировать в подобном ключе примеры из литературных произведений, где слишком очевидны и троичная структура, и уж тем более троичное их восприятие читателем.
Другие проявления троичности
Троичность «вокруг нас» может быть вполне очевидной, причём настолько, что человек воспринимает её, не замечая, как нечто вполне естественное и привычное, например трёхмерность пространства или троичность времени. Но подчас троичность выступает не в столь откровенной форме, маскируясь за внешней стороной явления.
***
Для человека, в силу его троичной структуры, внутреннее желание найти и зафиксировать середину того, что имеет начало и конец, представляется вполне естественным. Это устремление рождает целый ряд интересных триад, одной из которых является «зеркальная» симметрия.
Такая скромная в своём элементарном виде троичная структура становится одним из принципов гармонизации художественных произведений в изобразительном, декоративно-прикладном искусстве и архитектуре. «Симметрия связывается с представлением о гармонии и эстетическим совершенством форм, начиная с эстетики Древней Греции. На основе симметрии строятся все формы орнаментов; в архитектуре помимо конструктивных качеств она даёт композиционное тождество элементов; в живописи определяет взаимную уравновешенность частей» [17], с. 314.
И хотя этот основополагающий принцип не всегда столь очевиден в произведениях, основанных на нём, тем не менее симметрия (как троичная структура) сравнительно легко просматривается при внимательном обозрении произведений прикладного искусства и архитектуры.
***
Другим интереснейшим видом троичности, сокрытой в творениях рук человеческих, является золотое сечение (правило золотого деления). Понятие это математическое и в общем виде представляет соотношение пропорций, при котором меньшая часть делимого (например, отрезка прямой) так относится к большей, как большая к целому.
«Всякое тело, предмет, вещь, геометрическая фигура, отношение частей которых соответствует такому делению, отличаются строгой пропорциональностью и производят наиболее приятное зрительное впечатление. Наиболее простой вид золотого сечения представлен в человеческом теле: пропорциональное, совершенное тело должно поясом делиться в отношении золотого сечения» [17], с. 94. (Конечно, понятие «совершенное тело» помимо соответствия золотой пропорции предполагает соответствие его и другим параметрам.) Как видим, наше физическое тело «сконструировано» по троичному принципу, т.к. соотношение трёх параметров определяет степень его совершенства. Так что мы сами есть зримый образ нерукотворной троичности, что и гармонизирует наши взаимоотношения с внешним миром, с троичностью «вокруг нас».
Да простит меня читатель, но я должен сделать ещё одну ссылку на используемую литературу. Автор книги, из которой мною взят цитируемый ниже фрагмент, является специалистом-метрологом с 40-летним стажем. Уж он-то, конечно, не понаслышке знает и чувствует троичность! «В эпоху возрождения утверждали, что «золотое сечение» – это «объединение совершенного разума и абсолютной красоты». Нас и наших потомков всегда будут восхищать… русские храмы Севера и на владимирской речке Нерли, скрипки Страдивари и пропорции храма Василия Блаженного… Все они сделаны руками человека с соблюдением золотой пропорции. Но долгие годы объясняли люди своё чувство прекрасного, вызываемое этими памятниками культуры, «божественным единством и святым триединством» [18], с. 547.
Святое триединство – вот что такое золотая пропорция в представлении многих поколений людей. Но эта троичность непосредственно, в «чистом виде» сокрыта от глаз человека. Мы не столько видим (даже зная о ней), сколько чувствуем её присутствие в порождённых ею же совершенных формах. Точнее – не в отдельных формах, а в их соотношениях.
Симметрия и золотое сечение присутствуют не только в искусстве и архитектуре, но и в созданиях природы. Так, симметричны, например, левая и правая половины человеческого тела и тела животных, семена и листья растений, кристаллы и снежинки. Примером золотого сечения в природной среде, как уже говорилось, является человеческий торс. Из других «живых примеров» следует назвать в первую очередь иглокожую морскую звезду, имеющую форму пентаграммы, т.е. правильного пятиугольника. Этот природный объект с полным правом можно назвать шедевром, ибо «пятиконечная звезда с древних времён символ совершенства…, пример золотого сечения…, любимая геометрическая фигура человечества и реальный эталон красоты» [18], с. 546–547. К тому же она симметрична относительно всех пяти осей.
Золотая пропорция «зашифрована» и в других естественных формах. Например, в форме отрывающейся капли, в контуре кленового листа или очертаниях симметричной раковины морского моллюска. В этих примерах золотое сечение содержится в соотношениях не только линейных размеров, но и площадей. (Отношение золотого сечения – величина постоянная, численно Ф=1,62.)
***
Обратимся ещё раз к звёздам, но не морским, а рукотворным – звёздам московского Кремля, взметнувшимся над столицей (страной) в 1934 году. Это воплощение в материю высокой (в прямом и переносном смысле слова) троичности «над нами», гармонизирующей троичность внизу, т.е. «вокруг нас».
Более полувека венок из пяти пятиконечных звёзд, светящихся в ночи, защищал территориальную целостность, политическую и экономическую независимость «необъятной Родины моей». Это рукотворное созвездие по призванию своему подобно эгиде (щиту) верховного олимпийского бога Зевса.
Двуглавый орёл, сменивший на высоком посту рубиновую звезду, внешне, на мой взгляд, менее оригинален, хотя и более «историчен» как государственный символ. Но главное, т.е. функциональное, отличие состоит в том, что орёл, правда одноглавый, будучи атрибутом того же Зевса, олицетворяет совершенно противоположное начало – карательное (по крайней мере – в отношении Прометея, давшего людям частицу божественного огня).
И совершенно неважно, сколько уже кремлёвских звёзд физически столкнули со шпилей башен двуглавые орлы. Важно другое – намерение, желание такой замены. Ведь далеко не новость, что мысль энергетична, материальна, однако в это, к сожалению, верят немногие – в основном люди с развитым интуитивно-континуальным мышлением.
***
В повседневной жизни мы часто сталкиваемся с ситуациями, когда, казалось бы, вполне очевидная (по форме) троичность воспринимается как двоичность (по сути). Точнее – как троичность, в которой функция одного из компонентов явно недооценивается, не учитывается как реальность. При таком подходе, естественно, во внимание принимаются роли только двух активно действующих сторон и оцениваются только их возможности.
Весьма опрометчивый подход! Ведь именно этот практически неучтённый фактор может стать неожиданно решающим при подведении итогов противодействия сторон.
Прогноз результатов любого единоборства обычно сводится к ответу на простой и привычный вопрос: «Кто победит?» А правильнее было бы ставить вопрос в несколько иной форме: «Кто будет назван победителем?» Несмотря на внешнее сходство, формулировки эти далеко не идентичны. Так, применительно к спортивным играм и видам спорта, где результат определяется не объективными показаниями секундомера или рулетки, а субъективным «человеческим фактором», сильнейшим станет тот, кого назовёт судья. Понятно, что от квалификации, объективности и внимательности последнего во многом зависит судьба пальмы первенства.
В спортивной триаде, состоящей из двух соперников и судьи, последний является фактором, регламентирующим отношения сторон во время их встречи. При этом считается само собой разумеющимся, что он просто обязан всё знать (в компетенции судьи), всё замечать, правильно и незамедлительно реагировать. Более того, предполагается, что именно так он будет поступать во всех без исключения случаях. Ещё более того – что исполнять всё это он будет автоматически, как робот с заложенной в него программой (в данном случае – официальными правилами спортивного поединка), без личных симпатий и антипатий к участникам. Обезличивание судьи, изъятие из него «человеческого фактора» (права на ошибку) приводит к недооценке его роли в расстановке приоритетов.
***
В рассмотренной выше спортивной триаде соперники стремятся к званию «победитель», полагаясь только на собственное мастерство. Влияние судьи-человека на итог соревнования, как уже отмечалось, учитывается слабо. Фактически ему отводится функция регистратора всех «плюсов» и «минусов» в единоборстве соперников. Победитель же должен определиться в результате механического сопоставления того и другого. На этом самом важном этапе судья-человек как бы исключается из процесса судейства.
Но значение судьи как особого компонента триады резко меняется в критических ситуациях, сходных по смыслу (не по сюжету!) с судом библейского царя Соломона. Любознательный читатель, не знакомый с этой историей, может прочитать о ней в Третьей книге Царств (3, 16–28).
Я же только хочу заметить, что обе женщины, оспаривавшие свои права на одного и того же ребёнка, абсолютно не надеялись на силу личных доводов, которые у обеих сторон зеркально аналогичны. Их надежды и чаянья обращены только к судье, мудрому Соломону. Он и впрямь выносит оригинальное и психологически сильное решение (приказывает: «рассеките живое дитя надвое и отдайте половину одной и половину другой»), чем и выявляет подлинную мать оспариваемого ребёнка. В рассмотренной триаде роль среднего звена (судьи) является доминирующей, судьбоносной.
В главе, посвященной компромиссу, говорилось о том, что в тупиковой конфликтной ситуации люди прибегают подчас к помощи посредника-миротворца, доверенного лица обеих сторон. Насколько будет успешной миссия этого третейского судьи, не знает никто. Но нас в данном случае интересует не конечный результат, а изначальный мотив. По сути, это пример того, как неустойчивая конфликтная диада, стремясь к стабильности, прибегает к третьему звену. В шатких жизненных ситуациях люди устремляются к троичности, интуитивно чувствуя в этом возможность хоть что-то и как-то уладить, обрести третью точку опоры.
***
В исторически сложившейся троичности «народ – власть (государство) – христианская Церковь» последняя является доверенным лицом обеих сторон, ибо это верующий народ и верующая власть (хотя бы формально). А все верующие, независимо от их социального и материального положения, теоретически уравниваются под эгидой Церкви. Для них существует «один Господь, одна вера, одно крещение, один Бог и Отец всех, который над всеми, и чрез всех, и во всех нас» (Еф. 4, 5–6). Церковь стирает национальные и иные различия между верующими. В ней «нет ни Еллина, ни Иудея…, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос» (Кол. 3, 11). Иными словами, для церкви все её члены – просто христиане.
Это и создаёт некую иллюзию взаимной христианской любви, равноправного союза власть имущих, малоимущих и неимущих людей. По крайней мере, в храмах по большим христианским праздникам с зажжёнными свечами в руках, осеняя себя крестным знамением, стоят рядом и те, и другие, и третьи как единоверцы.
Крупномасштабная триада «народ – Церковь – власть» в контексте данного параграфа является только одним из примеров, иллюстрирующих троичность «вокруг нас» и не более того. Но я хотел бы обратить внимание на то, что основной фактор «все и во всем Христос» связует звенья этой триады «по горизонтали». Ведь Церковь объединяет, собирает (отсюда – прекрасное русское слово «собор») вокруг себя людей и, в силу этого, является посредником между человеком и человеком, но во имя Бога.
Однако Церковь (точнее церковные иерархи) претендует одновременно с этим и на роль посредника между Богом и человеком. Она не только отводит себе функцию ходатая за человека перед Богом, но зачастую и действует от Его имени.
Разбираться в том, насколько обоснованы эти и им подобные претензии, довольно сложно, ибо здесь есть доводы и «за», и «против». Тем не менее, триада «по вертикали» «Бог – Церковь – человек» существует (по крайней мере в православии и католицизме), и Церковь узурпирует в ней право на посредничество между безгрешным Христом и грешным человеком. (Интересно, что в составе полного титула главы католической Церкви, папы римского, есть звание, которое с латинского дословно переводится, как «наместник Сына Божьего».)
Приведённый пример говорит о том, что у нескольких триад (по крайней мере у двух) может быть общее звено. Разве не могут, например, у наших друзей, помимо нас, быть ещё друзья, причём не менее любимые, чем мы? Конечно, могут. Естественно, что эти общие друзья будут при необходимости призваны в «третейские судьи» не только нами.
***
Троичные структуры (как и всё, что вокруг нас), независимо от их природы, живут не только в пространстве, но и во времени. Более того – многие из них раскрывают себя, становясь очевидными, только по прошествии какого-то временно̀го интервала. К примеру – триада в Любви.
Троичности подобного рода представляют собой процессы. Например, процесс восприятия музыкального произведения: от воздействия музыки на физическом плане – к эмоциональному состоянию, а от него – к образу и мысли. В процессе развития любой системы видоизменяются в определенной последовательности (т.е. во времени) её конкретные «сиюминутные» состояния. Но что считать таким состоянием? В течение какого времени оно существует, не изменяясь? И есть ли такой интервал вообще?
Время воспринимается нами в трёх условных формах: прошедшего, настоящего, будущего. Но условностей этих мы практически не замечаем, считая троичность времени объективной реальностью. К тому ж и грамматика узаконила три временные формы глагола – части речи, связанной с действием, с процессом.
Если прошедшее или будущее можно представить в своём воображении, то о настоящем следует говорить как о явлении условном и вполне реальном одновременно. Ибо, существуя, как «миг между прошлым и будущим», т.е. как нечто неуловимое, настоящее воспринимается, как миг бесконечный: «Именно он называется – жизнь!» Однако эти же фразы, сведённые вместе (песня из кинофильма «Земля Санникова»), подводят к парадоксальному выводу о том, что настоящего не существует вовсе, т.к. оно являет собой лишь граничную линию между прошлым и будущим (теоретически же линия не имеет толщины).
Действительно, начальная фаза любых, даже самых кратких мыслей, слов или действий при достижении ими завершающей фазы уже отойдёт к прошедшему. И наоборот – «что-то», начатое сейчас (например, самое короткое восклицание!), завершится в будущем. Но к этому моменту будущее уже станет прошедшим, а точнее соприкоснётся с последним. И, тем не менее, пребываем мы всё-таки в настоящем, в этом тончайшем пограничном слое времени, хотя живём при этом прошлым (благодаря памяти) и будущим (благодаря опыту и воображению).
Интересна в этом плане позиция восточной философской школы, в частности дзэн-буддизма: «Ничего, кроме настоящего, не существует, и если человек не умеет жить в настоящем, он вообще не умеет жить… Это не значит, что следует шагать по жизни, не задумываясь, но вопрос о том, куда шагать, не должен становиться настолько важнее вопроса о том, где ты стоишь, чтобы и шагать уже не имело смысла» [19], с. 115.
Однако, чтобы настоящее воспринималось, как нечто реальное и жизнеспособное, а не как условная линия между «уже» и «ещё», необходимо раздвинуть временны̀е рамки, в которых оно могло бы себя реализовать. Это возможно только за счёт «отторжения» доли времени, принадлежащего прошедшему и будущему, и присоединения её (как бы с двух сторон) к настоящему.
В действительности мы так и поступаем: искусственно разрезаем непрерывную нить времени на фиксированные отрезки, в пределах которых настоящее обозначается узаконенными единицами времени, соединёнными со словами типа: сей (час), сию (минуту), настоящий (год, век) и т.д. Эту же роль играют и временные интервалы, границы которых определены весьма приблизительно (например, эпоха, эра и т.д.) или вообще размыты. Более того, само словосочетание «настоящее время» существует не только как понятие наряду со временем прошедшим или будущим, но и как своеобразная (аморфная) «единица времени»: «В настоящее время в стране царит полнейший беспредел» (из выступления депутата Государственной Думы).
Желание утвердить «что-либо» в настоящем, отделить его от прошлого или грядущего заключается, например, в другом, не менее интересном словосочетании – «сегодняшний день». Мы так привыкли к нему, что даже не замечаем в нём «масла масляного»: ведь слово «сегодня» (сего дня) уже само по себе означает сей, настоящий день. Условность настоящего, его весьма относительная связь с реальным временем заключена, например, в выражениях типа: «в эту радостную минуту», «в сей скорбный час» и т.д. Ясно, что это образ, а не отрезок времени.
Рассматривая выше некоторые троичности, я прибегал для наглядности к помощи отвлечённых символов (весы – выбор, звезда Соломона – Любовь и т.д.). В данном же случае такой необходимости нет, ибо существует прямой символ – часы, наглядно демонстрирующие троичность времени, которое они же измеряют.
Проследим за дискретным ходом секундной стрелки: все секунды впереди неё находятся ещё в будущем; те, что позади – уже в прошлом. И только небольшая пауза, кратковременное замирание стрелки на каждом секундном делении – и есть настоящее. Кстати, это же несложное наблюдение позволяет не только увидеть «миг между прошлым и будущим», но и сделать, хотя и не новый, но очень полезный вывод: прошлое, настоящее и будущее существуют совместно всегда, в каждый момент времени, образуя нерасторжимую троичность.
И ещё о символе времени. Существуют, как известно, электронные часы с цифровой индикацией минут. Не имея стрелок, они, естественно, не способны демонстрировать единство временной триады. Но зато эти часы создают убедительную иллюзию остановки настоящего времени и растяжения его действия на целую минуту. Такая иллюзия в течение столь длительного временного интервала (особенно в конце его!) может дорого обойтись: например, успокоенные ложным настоящим, мы опоздали на транспорт, время отправления которого, оказывается, неожиданно для нас уже отошло к прошлому. Да, «не думай о секундах свысока», ибо они суммировались в данном случае в целую минуту, «но бывает, что минута всё меняет очень круто». (До чего же поучительны эти песни из кинофильмов!)
Если провести аналогию между человеческой триадой и временной троичностью, то, на мой взгляд, следует уподобить физическую ипостась человека прошедшему времени, душевную – настоящему и духовную – будущему. Конечно, данный вывод в значительной степени интуитивен, но есть и доводы разума, к которым я обращусь несколько позже.
***
Во многих русских народных сказках речь идёт о некотором «тридевятом царстве и тридесятом государстве». Трудно сказать, чем они отличаются от иных царств и государств, с другими «порядковыми номерами».
Интересно другое: почему в сказках «тридевятым» является именно царство, а «тридесятым» государство? Почему не наоборот? Вероятно, потому, что понятие «царство», в отличие от «государства», подразумевает в целом устойчивую, статичную схему: состав и структуру какого-либо владения, ареала, среды и т.д. Например, С. Ожегов трактует «царство» (вариант), как «область действительности, средоточие каких-нибудь предметов, явлений» [4]. В качестве примеров он приводит «царство льда», «животное царство», «тёмное царство» (некультурная, отсталая среда). Понятие «тридевятое», в основе которого лежит тройка и триада из троек, т.е. девятка, также символизирует стабильность, надёжную основу (трёхточечная механическая опора, например, будет устойчива на любой поверхности). Поэтому слово «тридевятое» в русских народных сказках прилагается к «царству», как подобное к подобному, по основной характеристике.
Что касается «тридесятого государства», то это скорее (и в большей степени) динамичная система, функционирующая в пространстве и во времени по определённым законам. И в эту активную систему целенаправленных процессов «тридевятое царство» входит как составная часть, а точнее – как её статичная составляющая. «Тридевятое царство», таким образом, является фундаментом, базисом, на котором функционирует (с учётом его особенностей) надстройка, именуемая в сказках «тридесятым государством». Например, структура и состав «царства природы», расположенного в границах государства, будут в значительной степени определять его экономическую и социальную политику.
Но почему же государство в сказках названо «тридесятым»? Дело в том, что все три девятки «тридевятого царства», включаясь в систему «государство», обретают определённое движение. Если в системе «царство» эти девятки находились в относительном покое, существовали как бы статично, то в динамичной системе «государство» они включаются в те или иные процессы. А процесс – понятие, связанное со временем.
Конечно, и «тридевятое царство», выключенное из внешних процессов, тоже существует во времени, как и любой объект этого мира. Но существует оно во времени пассивно, просто пребывая в нём. Для такого состояния временной фактор не является главной характеристикой системы (в данном случае – «тридевятого царства»).
Когда же система переходит из статичного состояния в динамичное, т.е. втягивается в процесс, то такие характеристики, как скорость и ускорение, становятся определяющими. Образно говоря, «тридевятое царство» – это спринтер на старте, находящийся в напряжённой статике; «тридесятое государство» – тот же спринтер на дистанции, для которого время является единственным фактором, определяющим результативность забега.
Таким образом, переходя в систему «государство», каждая девятка «тридевятого царства» обретает ещё одно измерение – время, что превращает её в десятку. Следовательно, сказочное государство в целом становится «тридесятым».
***
Конечно, охватить все проявления троичности «вокруг нас» – задача непосильная. Да и следует ли стремиться к этому?
Пёстрый мир троичностей во многом повторяется, тиражирует себя. В различных его внешних проявлениях демонстрируется одна и та же внутренняя троичная суть. Поэтому достаточно рассмотреть в обобщённом варианте только «типовые», «базовые» троичности, из которых вырастают кусты схожих меж собой структур, ситуаций, процессов и т.д. (К словам, взятым в кавычки, отношусь с особой осторожностью.) Но даже «типовых» троичностей существует столько, что просто перечислить их весьма затруднительно, не говоря уже о каком-либо анализе.
В данной работе сделана попытка рассмотреть с позиций троичности некоторые структуры природного и рукотворного происхождения (трёхмерное пространство, симметрия и золотая пропорция в природе и архитектуре и т.д.); отдельные жизненные ситуации, с которыми практически сталкивается каждый (ситуация выбора, компромисса, конфликтная ситуация и т.д.); поведение человеческой триады в любви, в восприятии и оценке произведений искусства.
Естественно, этими ситуационными примерами далеко не исчерпывается всё троичное разнообразие жизненных аспектов, природных явлений и социальных институтов. Мною только вскользь затронуты, например, проявления троичности в дружбе, правосудии и т.д. Несколько полнее, но недостаточно, рассмотрена проблема «отцы и дети» (в главе «Ситуация компромисса»), где троичность являет себя поэтапно.
А сколько привычной, а поэтому и не замечаемой троичности буквально рассыпано вокруг нас! Рассыпано – почти в прямом смысле слова. Я имею в виду обилие возрастных триад (родственных и общественных), среди «осколков» которых мы постоянно вращаемся. Ведь в этой пестроте окружения «перемешаны» чьи-то сыновья-дочери, отцы-матери, деды-бабки… Троична и роль человека, находящегося между дедом и внуком. (Подробнее об этом в следующей книге, в главах, связанных с ролью Пятой заповеди нравственного закона Моисея.)
Триады «живут» в нашей речи, традициях, формулировках тех или иных понятий. Так, всё многообразие русских фамилий сводим к привычной для нас триаде «Иванов – Петров – Сидоров»; ритуальное приветствие сопровождаем троекратным «Ура!», а глубоко личное – тройным поцелуем. Троично возвеличиваем – ещё живо в памяти «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи» и так же проклинаем – «будь оно всё трижды проклято».
Раскладываются ли в триаду разновидностей понятия «честь» и «совесть»? Маловероятно. Думаю, что это монолиты: они или есть, или их просто нет на душевном плане человека. А вот что касается ума… В романе Д.С. Мережковского «Воскресшие боги» известный средневековый мыслитель Никколо Макиавелли рассуждает о триаде разновидностей человеческого ума: «Умы человеческие, говорю я, бывают трёх родов: первые – те, кто сам всё видит и угадывает; вторые видят, когда им другие указывают, последние сами не видят и того, на что им указывают, не понимают. Первые – лучшие и наиболее редкие; вторые – хорошие, средние; последние обычные и никуда не годные». Иначе говоря, умов, способных в соединении с духовностью «зачать» разум, в общей копилке умов человеческих не так уж много. По крайней мере – не большинство.
К словесной триаде мы нередко прибегаем, когда желаем передать максимум информации (полноту, завершённость) при минимуме слов. Например, знаменитое донесение Юлия Цезаря: «Пришёл, увидел, победил» или «огонь, вода, медные трубы» как символ многочисленных жизненных испытаний, выпавших на долю человека. При желании читатель может продолжить этот ряд.
Неосознанное тяготение к троичности просматривается и в организации интерьера наших жилищ. Достаточно обратить внимание на то, как расставлена мебель, развешаны на стенах картины и украшения, распределены «безделушки» на полках и сервантах, чтобы почувствовать «дух троичности». Присутствие его может проявиться, например, в склонности хозяев квартиры к симметрии (что чаще всего), «золотой пропорции» или иной троичной схеме.
Любые взаимоотношения двух человек (групп), независимо от их места, времени и продолжительности, троичны по своей структуре, ибо между ними всегда стоит «третейский судья» – видимый или сокрытый. Им может быть реальная физическая личность (организация) – блюститель правовых и нравственных норм (например, юрист, судья в спорте, примиритель в тяжёлой ситуации компромисса, комиссия по трудовым спорам и т.д.). Однако чаще всего эту функцию исполняют сами же нравственно-этические нормы. Будучи общими и обязательными для всех, они незримо связывают отдельных людей в общежитие. Но когда эти условия не соблюдаются, то конфликт неизбежен, ибо «третейский судья» изгнан. В результате этого триада превращается в неуправляемую диаду, члены которой развивают конфликт, не будучи теперь уже сдерживаемы никем и ничем.
***
В предыдущих главах при рассмотрении проблемных ситуаций неоднократно проводилась параллель между равновесием механических весов и душевным равновесием человека. При этом подразумевалось, что последнее может наступить только в результате нахождения вполне приемлемого (эталонного) решения проблемы. Применительно же к весам как модели ситуации это означало бы, что сбалансированное состояние их возможно только при равенстве нагрузок на чашах.
Однако есть и другой метод достижения баланса весов – сдвиг точки равновесия к одной из чаш. Это подгонка под равновесие, которого можно добиться при любом соотношении гирь. Если теперь идти от уравновешенной таким способом модели ситуации к самой ситуации, то логично утверждать следующее.
Достичь душевного равновесия человек может не только в результате успешного решения проблемы, но и в результате изменения отношения к ней. Иначе говоря, то, что ещё совсем недавно считалось абсолютно неприемлемым (или наоборот – единственно приемлемым), сегодня утратило свою категоричность и стало теперь уже не столь существенным. С течением времени изменился эталон, образец желаемого, что и привело к снижению остроты проблемы. Душа, наш личный «третейский судья», руководствуется законом с учётом поправок, внесённых в него физическим и духовным планами триады.
Изменение отношения к проблеме лежит в диапазоне: от незначительных уступок до полного безразличия к ней («а нужно ли мне всё это?»). Отступление, даже частичное, от своего изначального желания происходит болезненно и не сразу. При этом первичное полнообъёмное желание, так и не осуществлённое в настоящем, плавно перетекает в прошлое, а решение отступить, доселе сокрытое в будущем, проявляется в настоящем.
Всё это более чем очевидно. Но, как уже отмечалось ранее, увидеть очевидное (именно в силу его доступности) не так просто, как это кажется. Я пытался (насколько удачно – судить читателю) на уровне простейшей бытовой ситуации обнажить связь трёх триад, ощутимую почти физически. Это не статическая, окостеневшая связь: изменяются отношения не только между планами внутри каждой из триад в результате их совершенствования, но и между самими триадами: ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ, ПРОСТРАНСТВЕННОЙ, ВРЕМЕННОЙ.
Диалектическое развитие этих троичных взаимоотношений, естественно, приводит к эволюционным изменениям шкалы жизненных ценностей, кодекса ориентиров жизнедеятельности человека, что является объектом повышенного интереса Творца в процессе Его эксперимента.
Истоки этого грандиозного опыта с человеком сокрыты в ранних библейских событиях. Обратимся же к ним еще раз, но теперь уже с целью выявить некоторые троичные особенности эксперимента в динамике.
БИБЛЕЙСКИЕ ИСТОКИ
(смежная тема № 2)
Ибо слово Божие живо и действенно
и острее всякого меча обоюдоострого:
оно проникает до разделения души и духа,
составов и мозгов…
(Евр. 4, 12)
Рожденное от плоти есть плоть,
а рожденное от Духа есть Дух.
(Ин. 3, 6)
Если Смежная тема № 1 касается в большей степени троичности «в статике» (троичность структуры, состава), то настоящая тема – троичности «в динамике» (троичность поступка, действия; в частности – процесса перемещения человека из Эдема и божественного эксперимента с ним в земных условиях).
После «кругового обзора» троичностей возвратимся в рай, но не для отдыха, а для работы. Попробуем разглядеть смысл эдемских событий с позиции человека наших дней. В целом смысл этого библейского сюжета представляется мне лично сведённым в ТРЁХГРАННУЮ поверхность, каждая из граней которой видится только под вполне определённым углом зрения. Иными словами, доминирующая идея этих событий будет видеться в трёх различных вариантах в зависимости от принципиального подхода к содержанию Библии в целом.
Вариант первый. Он основан на рациональной, критической оценке к библейской информации. Это стремление подойти к ней с позиции человеческой логики, охватить её разумом. Но попытка измерить глубину богодухновенного Писания человеческой меркой чаще всего безуспешна. Сталкиваясь с явным неправдоподобием отдельных библейских «фактов», человек начинает сомневаться в правдоподобии Библии в целом (попробуйте буквально поверить, например, в то, что кит, питающийся планктоном, мог проглотить человека – Иону и что последний, проведя в чреве кита целых трое суток, благополучно вышел из него). Не сведя концы с концами в своих логических цепочках, читатель теряет веру в богодухновенность Священного писания и, как следствие, интерес к нему. «Это всего лишь наивный библейский миф о происхождении жизни, и не более того», – вероятно, так оценит эдемские события читатель-рационалист.
Итак, первая грань «трёхгранного смысла» эдемской истории есть обоснованное разумом отрицание… всякого её смысла вообще.
Вариант второй. Он основан на ортодоксальном подходе, т.е. безусловном доверии человека к любому без исключений библейскому тексту. «Эти необыкновенно наивные люди не только слепо верят, что кит проглотил Иону, но они поверили бы, что Иона проглотил кита» [28], с. 450 (речь идёт об эпизоде из второй главы Книги пророка Ионы).
Для таких бездумно религиозных людей эдемские события, впрочем как и другие, есть реальность, имевшая и своё время, и своё место; в их представлении эти события и протекали-то буквально так, как изложено в Библии. Участие же в них Самого Творца с Его обвинительной в адрес человека «прямой речью» поднимает эти события в глазах ортодокса до уровня безусловной святыни. Что ж, «всякое повеление Бога должно считаться справедливым, независимо от его содержания» [22], с. 245. Для человека, буквально воспринимающего библейские сюжеты, мысль об исследовании Писания и поисках истины является крамольной в принципе. Он убеждён, что вся истина лежит на поверхности событий, что она уже раскрыта: Бог создал Закон (запрет), змей исказил Закон; человек преступил Закон, и в силу этого бесконечно виновен пред бесконечно правым Богом. Ортодокс делает Бога неприступным для человека в большей степени, чем это делает Сам Бог; он «гармонично» сочетает богооправдание и человекообвинение (извиняюсь за словесное самоуправство).
Итак, вторая грань «трёхгранного» смысла эдемской истории есть не что иное, как «обоснованное» слепой, бездумной религиозной верой признание буквальной достоверности эдемских событий.
Вариант третий. Он основан на символическом подходе к оценке библейских сюжетов, в том числе и сцены у древа познания. Такой подход предполагает, в частности, что эдемские события, включая слова и действия Творца, являются символами, образами сокрытых реальностей.
Если ортодоксальный подход исключает саму возможность «исследовать Писание», а рациональный ограничивает её «разумными» пределами, то символический подход раздвигает эти рамки вширь и вглубь, создавая условия для творческого осмысления библейских сюжетов. Конечно, данный подход представляется символическим «в чистом виде» только в исходной, принципиальной оценке событий, но при последовательном их анализе он использует элементы как логического, так и ортодоксального методов.
Итак, третья грань «трёхгранного» смысла эдемской истории может стать видимой только в свете иносказательного её толкования. Что же при этом откроется человеку? Всё зависит от его исходной мировоззренческой позиции. Поскольку я приемлю концепцию троичности, то под этим углом я и должен анализировать события, разыгравшиеся в Эдеме.
«Я связь миров, повсюду сущих…»
Прежде всего, что означает в свете такого видения сам факт изгнания человека из рая на землю? Это начало грандиозного процесса разделения, разлёта единого, синкретического целого на самостоятельные, но взаимосвязанные сущности. Это окончание формирования мира дольнего, зародившегося в недрах мира горнего. Это образование, условно говоря, первичной троичности – троичности миров: божественного, человеческого, природного.
В Эдеме Бог создал модели многообразного мира природы и мира человека, провозгласив принцип взаимоотношения этих миров: человек будет владычествовать над всем миром природы, «над всей землею» (Быт. 1, 26). (В Эдеме этот принцип проявился в том, что человек присвоил имя всем образцам многочисленной фауны, образованной Богом из земли.) Теперь же Творец в соответствии с моделями конструирует эти миры «в натуре».
Изгнание из рая символизирует в целом отделение, удаление твари от Своего Творца; разделение единого мира, символом которого является Эдем, на «сферы влияния» Бога и человека, в результате чего весь тварный мир во главе с последним обрёл свой ареал – землю. «Тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего её» (Рим. 8, 20), т.е. человека.
И если Бог – властелин и небес («сущий на небесах»), и земли («да будет воля Твоя и на земле, как на небе»), то человек (образ и подобие Бога) становится властелином только земли и всего, что на ней. «Люди – смертные боги, а боги – бессмертные люди, те живут в смерти, а эти умирают в жизни», – заключает древнегреческий философ-материалист Гераклит (Цит. по [31], с. 405).
Однако владычествуя над миром земной природы, сам человек (в силу троичности своей структуры) пребывает одновременно в двух мирах: в мире дольнем, земном и в мире горнем, божественном. «Человек есть амфибия. Человек-амфибия, понимаете, существо, которое по природе своей призвано жить в двух измерениях, в двух мирах. Мы не духи, но мы и не просто биологические существа, мы принадлежим иному измерению» [27], с. 13.
Телом своим (плотию) человек, как любое животное, привязан к земле и живёт на ней по законам инстинктов; духом же, как образ и подобие Бога, он обитает в надземном, божественном мире. «Итак тот же самый я умом моим служу закону Божию, а плотию закону греха», – вот в чём проявляется дуализм человеческой сущности, по мнению апостола Павла (Рим. 7, 25).
Душа человека разграничивает и одновременно соединяет планы физический и духовный. В силу такой специфики она может «челночно» проникать в оба плана: возвышаться к духу и погружаться в материю. Главная функция души – сводить к минимуму разбаланс (дискомфорт) всей троичной системы в каждый момент времени. Поэтому душа, самый чувствительный и мобильный план человеческой триады, выступает третейским судьёй в противоборстве верхнего и нижнего планов.
Итак, в результате разделения единого синкретического мира на мир горний (божественный) и мир дольний (тварный) человеческая триада разместилась в обоих мирах, занимая их «граничные» зоны. Многогранную космическую функцию человека прекрасно сформулировал в поэтической форме Г.Р. Державин:
Я связь миров, повсюду сущих;
Я крайня степень вещества;
Я средоточие живущих,
Черта начальна божества;
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю…
(Стихотворение «Бог»)
Изгнание человека из Эдема символизирует преобразование Творцом мира единого в мир триединый: Бог – человек – природа. Поскольку каждый из этих миров, как уже говорилось, в свою очередь троичен, то в конечном счёте возникает грандиозная триада троичностей.
Божественное проклятие. Адресовано ли оно человеку?
Эдемский период в истории тварного мира (в том числе и человека) следует расценивать, на мой взгляд, как подготовительный этап к длительному и сложному божественному эксперименту. И «отеческие» напутствия Творца, предваряющие изгнание человека на землю, также находятся в непосредственной связи с будущим экспериментом. Причём в связи символической.
Что означает, например, божественное проклятие? Это осуждение проклинаемого Богом объекта (одушевлённого или неодушевлённого) на самый низкий уровень бытия с самым высоким уровнем зла. Например, проклятие земли из-за греха Адама (Быт. 3, 17) символизирует приведение её Богом к самому низкому (нулевому) энергетическому уровню: терние и волчцы, обещанные Богом Адаму в Быт. 3, 18, «в иносказательном смысле значат – опустение, затруднение, препятствия» [7], с. 693. Таким образом, единственным показателем готовности земли к приёму человека является её абсолютное бесплодие. Силою одного проклятия Бог претворяет землю в экспериментальную площадку.
Первое в божественном монологе проклятие адресуется змею: «за то, что ты сделал это, проклят ты…» И далее Бог расшифровывает содержание наказания: «ты будешь ходить на чреве твоём и будешь есть прах во все дни твоей жизни» (Быт. 3, 14). Комментируя эти проклятия, автор книги «Библейские истории» Г. Гече пишет: «Змей, который по народному верованию когда-то имел ноги, должен ходить на своём чреве и есть прах. Хождение на чреве является выражением глубочайшего уничижения, полнейшего поражения» [32], с. 62–63. Иными словами, божественное проклятие змея символизирует обречение его на самый низкий энергетический уровень – смыкание с проклятой же землёй.
Бог говорит змею: «И вражду положу между тобою и между женою…» Отсюда следует, что до этого, т.е. до «грехопадения жены», такой вражды не было. И вправду, взаимоотношения Евы и змея враждебными до сих пор не выглядели: скорее, они были в меру «доверительными». Теперь же обстановка в корне изменилась, и Творец силою проклятия перемещает змея-сатану в зону отрицательной энергии – энергии зла, чем и ожесточает его сердце, выхолащивает из него остатки положительного отношения к человеку. (Такой метод воздействия на тварь, как «ожесточение сердца», Творец применяет не единожды: например, в истории исхода евреев из Египта Господь Бог неоднократно ожесточает в «воспитательных целях» сердце фараона – Исх. 7, 3; 9, 12 и др.) По замыслу Бога, змей-сатана должен стать образцовым врагом рода человеческого, постоянным и злейшим его противником.
Отведение змею-сатане столь неприглядной в отношении человека роли является одним из важнейших условий божественного эксперимента на земле. «Змей – в Библии есть символ злобы, свирепости, коварства и самого диавола» [20], с. 915. Итак, по воле божьей змей становится символическим образом реального зла. Причём зла, запрограммированного Богом на длительное время, во всех последующих поколениях: «И вражду положу… между семенем твоим и семенем её» (Быт. 3, 15), т.е. между бесконечно воспроизводимым «семенем зла» (продуктом деятельности змея-сатаны) и потомством Евы (родом человеческим). Таким образом, зло становится постоянно действующим во времени и пространстве фактором, преследующем человека на протяжении всей жизни, как его собственная тень. Таково основополагающее условие божественного эксперимента. Ведь вполне естественно, что человек будет не только противостоять отдельным проявлениям зла в тех или иных аспектах своей жизни, но и стремиться уничтожить его первопричину, сам источник, генерирующий зло (символически – «поражать змея в голову»). Однако и змей-сатана не станет покорно переносить «удары в голову». Отрабатывая задание Творца, он, движимый божественным проклятием, будет отыскивать ахиллесову пяту в жизни и деятельности человека и вновь болезненно воздействовать на неё (символически – «жалить человека в пяту»). В сущности, грандиозный эксперимент и организован Богом только для того, чтобы увидеть, на что способен человек в единоборстве со змеем (злом). Таков, на мой взгляд, сокрытый смысл символического проклятия, изречённого Господом Богом на эдемского змея.
***
Для дальнейших рассуждений о божественном эксперименте чрезвычайно важен вопрос: был ли первый (рукотворный) человек проклят Богом?
Из Быт. 3 следует, что Господь Бог предал непосредственному проклятию только змея и землю. Прародители же наши прокляты не были, хотя и подверглись крайне тяжёлым наказаниям. Но некоторые комментаторы Библии и авторы книг по библейской тематике считают, что Бог предал проклятию и Адама, и Еву, а в их лице, естественно, и весь род людской. Я приведу соответствующие выдержки только из трёх произведений, хотя при желании этот ряд можно продолжить.
«Наказание (за нарушение божественного предписания. – Г.М.) следует незамедлительно: Бог проклинает змея, проклинает человека и его жену, изгоняет первых людей из Сада Блаженства» [26], с. 24.
«Он (Бог. – Г.М.) проклял змея…; он проклял землю…; он проклял женщину…; он проклял мужчину…»[25], c. 30.
«Затем (т.е. после разоблачения греха. – Г.М.) следует наказание «по справедливости»: проклятия налагаются на змея, жену, наконец, землю и мужа» [29], с. 162.
Можно ли согласиться с этими выводами в части, касающейся человека? Попробуем разобраться.
«Проклята земля за тебя», – говорит Господь Бог Адаму. Выражение за тебя я лично понимаю как из-за тебя, или вместо тебя, но не вместе с тобой.
«И сказал Господь в сердце Своем: не буду больше проклинать землю за человека» (Быт. 8. 21). Это послепотопное признание прямо говорит о том, что в Эдеме земля была проклята Богом из-за человека, по вине человека, но сам человек не понёс бремени божественного проклятия. Адам и Ева в принципе не могли быть проклятыми Богом, ибо они спроектированы Им как «базовые» участники Его эксперимента на земле. В силу этого они должны быть полноценными людьми на всех планах триады, что и доказала Ева в отношении себя. Прародители наши пришли на землю «как боги», неся в себе «образ и подобие Бога», а не как твари, уравненные божественным проклятием с проклятым змеем, «опекающим» проклятую землю. (Кстати, Адам, Ева и их сыновья Каин и Авель менее чем через 130 лет после изгнания из рая добились колоссальных творческих успехов в совершенствовании враждебного им мира (Быт. 4, 2–4), что без устойчивой энергетической связи с Творцом одной семье сделать физически невозможно. Совмещается ли это с представлением о божественном проклятии первых людей? Конечно, нет.)
К тому же необходимо учитывать, что библейский Бог весьма самолюбив (примеров тому вполне достаточно), и поэтому не мог предать проклятию Свой собственный образ, вживлённый Им в первых людей.
***
Итак, мы установили, что ни Адам, ни Ева не были отягощены проклятием Творца. Тем не менее в Библии имеют место божественные проклятия, адресованные человеку, но человеку – рождённому на земле, а не сотворённому в Эдеме. Например, Каину (Быт. 4, 11) или «послепотопным» людям – потомкам Сифа. Однако, как следует из Быт. 5, 3, Сиф был уже вторичным образом и подобием Бога: «Адам жил сто тридцать лет, и родил сына по подобию своему, по образу своему и нарек ему имя: Сиф». (Интересно, какова же «доля» образа и подобия Бога сохранилась в нас, таких далёких потомках Сифа?)
Проклятие, изречённое на человека, равносильно приговору к изоляции от Творца: «проклятие – есть крайнее и бесповоротное осуждение с полным отказом от общения» [4], с. 531. Это мы и видим в случае проклятия Каина, изгоняемого от «лица Господа» и «с лица земли». (Род Каина был полностью уничтожен Богом во время всемирного потопа.)
С точки зрения троичности, действие проклятия выражается в деградации прежде всего плана духовного, а затем, как следствие, – планов душевного и физического. Проклятие Господне по существу отключает высший план человеческой триады от источника Духа Святого (духовной энергии). В результате этого в человеке угасает «искра божья», полученная им при зачатии. Холодный, омертвевший духовный план уже не в состоянии влиять на план душевный, и последний полностью подпадает под воздействие нижнего физического плана, а точнее – подминается им. Став бездушным, «одноплановым», человек неминуемо превратится в существо алчное и похотливое; животные «приоритеты» неизбежно проявятся не только в манерах и поведении человека, но и в его физическом облике. (Кстати, не это ли загадочная «каинова печать» – божественное знамение проклятым людям?) Таков, на мой взгляд, скрытый смысл библейского символа – «проклятие Господне» в отношении человека.
Совместимо ли бессмертие человека
с экспериментом Творца?
Установив, что ни Адам, ни Ева не несут на себе тяжести божественного проклятия, посмотрим – несут ли они в себе причину собственной смерти и смертности многочисленного потомства.
Так, апостол Павел со всей присущей ему категоричностью утверждает: «Посему, как одним человеком грех вошел в мир, и грехом смерть, так и смерть перешла во всех человеков, потому что в нем все согрешили» (Рим. 5, 12). Этот фрагмент из Послания к Римлянам буквально подхватывают богословы и священнослужители всех христианских конфессий, строя на нём пространные обвинения в адрес наших прародителей. Но обоснованы ли в принципе эти обвинения? Ответ на данный вопрос требует повышенного внимания в первую очередь к библейскому тексту как «опорному» источнику.
Из Быт. 3, 19–22, действительно, следует, что человек изгнан из Эдема уже будучи смертным, и таковым ему предписано оставаться на земле. Из этого же текста вытекает, что поводом к тому явилось нарушение человеком божественной заповеди, которое повлекло за собой обретения (знания добра и зла, статуса «как боги») и потери (утрата возможности «жить вечно»). В этой связи возникает триада вопросов:
1. Были ли Адам и Ева бессмертными изначально, при сотворении? И если нет, то –
2. Была ли у них реальная (не формальная) возможность выбора между смертью и бессмертием? И если нет, то –
3. Предназначалось ли первым людям бессмертие как высшая божественная награда за их непоколебимую (гипотетическую, конечно) стойкость к греху? Иными словами, могли ли получить жизнь вечную Адам и Ева, если бы они не нарушили божественный запрет?
В Бытии не говорится о том, что человек, получив при сотворении от Бога частицу бессмертного дыхания жизни, духа святого, обрёл и бессмертие тела. Божественное предупреждение, объявленное Адаму: «А от дерева познания добра и зла, не ешь от него; ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь» (Быт. 2, 17), – говорит всего лишь о том, что человек, нарушив заповедь Творца, только ускорит свою смерть, т.е. умрёт в день вкушения от запретного плода (правда Адам умер, прожив 930 лет). Но в этом наставлении нет и намёка на то, что человек до «грехопадения» якобы обладал бессмертием, которое он утратит в случае нарушения божественной заповеди, т.е. станет смертным. (Обращает на себя внимание тот факт, что Господь Бог произносит словосочетание «смертию умрешь», как нечто хорошо знакомое Адаму и вполне доступное его пониманию. И действительно, Адам воспринимает божественную угрозу, не задавая уточняющего вопроса: «А что есть смерть?» Естественно, это вызывает недоумение: ведь на момент получения божественного запрета Адам ещё не имел знания добра и зла. Поэтому ему просто не могло быть ведомо понятие «смерть», которое относится к этической категории «зло». «Практически все мистики (и даже те, кто верит в бессмертие души) инстинктивно считают смерть злом, а спасение от смерти – благом» [24], с. 450. Стать же свидетелями летального исхода чьей-либо жизни ни Адам, ни Ева не имели возможности в силу своего «одиночества». Остаётся только предположить, что Творец, руководствуясь Высшим соображением, дал Адаму некую частную информацию, выходящую за рамки библейского текста.)
О возможности вечной жизни Господь Бог впервые говорит в Быт. 3, 22 при изгнании Адама и Евы из рая: «Вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей и не стал жить вечно». Обратите внимание на один существенный нюанс: Господь Бог говорит не о том, что Он лишает провинившегося Адама присущего ему бессмертия (естественно, даже Богу не под силу изъять у человека то, чего Он последнему не давал), а о том, что лишает Адама возможности стать бессмертным, т.е. жить вечно. (Чтобы возможность эта стала реальностью, Адаму необходимо, оказывается, вкусить от древа жизни, чего Бог категорически не допускает.)
Наличие в Эдеме древа жизни как внешнего источника бессмертия свидетельствует о том, что человек при сотворении хотя и получил образ Творца, но не получил внутреннего источника бессмертия. Следовательно, Адам со «дня рождения» уже был обречён Богом на ограниченный (хотя и немалый) срок жизни на земле.
Можно, конечно, предположить, что Бог сотворил людей временно «нейтральными», т.е. не установил для них ни смерти, ни бессмертия, предоставив людям самим сделать этот судьбоносный выбор. Но существовал ли он у Адама и Евы в принципе? Формально – да: Творец не возбраняет людям вкушать от любого древа (кроме древа познания, конечно). Фактически – нет: Творец надёжно маскирует древо жизни, единственный источник бессмертия, среди других деревьев, «приятных на вид и хороших для пищи». Возможно, что прародители наши вообще не ведали о существовании такого древа, ибо Творец ни коим образом не акцентирует на нём (в отличие от древа познания) внимания ни Адама, ни Евы. Какова же при этом вероятность встречи человека со столь законспирированным древом жизни и, как следствие, обретения бессмертия? Практически – нулевая!
«От греха Адамова произошли проклятие и смерть», – утверждает архимандрит Никифор [7], с. 177 (и не он один). Следуя его логике, резонно предположить, что Бог одарил бы бессмертием Адама и Еву в случае, если бы они не согрешили и продемонстрировали бы тем самым «богобоязненность и удаление от зла» (Иов. 1). Однако такое предположение необходимо исключить полностью и категорически как совершенно неосновательное. Присуждение бессмертия человеку, даже если бы он и не «впал в грех», не могло войти в план Творца по следующим причинам.
Во-первых, Адам и Ева в любом случае (возможно, не с первой попытки Господа Бога) должны быть перемещены на землю – таково фундаментальное условие грандиозного божественного эксперимента. Следовательно, богопослушное поведение прародителей, случись такое, явно шло бы вразрез с замыслом Творца. Так что потенциальное бессмертие, якобы утерянное человеком в силу «грехопадения» – чистейшая фикция. «По точному смыслу этого рассказа (о грехопадении – М.Г.) бог не хотел дать в удел человеку ни познания, ни бессмертия и решил оставить эти прекрасные дары лишь для себя одного; он боялся того, что если человеку достанется одно из этих благ или оба сразу, то он станет равным своему создателю, чего бог ни в коем случае не мог допустить. Поэтому он… выгнал его из рая и запер вход туда, чтобы человек не мог отведать плодов другого древа и достигнуть вечной жизни. Мотив был низкий, а образ действий неблагородный» [25], с. 32. Можно не соглашаться с доводами автора приведённого выше фрагмента, но с выводом не согласиться нельзя: человек изначально был задуман и исполнен Богом как существо смертное, не составляющее в этом смысле никакого исключения из всего тварного мира.
Во-вторых, для эксперимента с человеком на земле Богу просто необходимо, чтобы человек этот был смертным. Возможно, довод об обязательной смертности человека вызовет некоторое недоумение: Бог планирует человеку смерть?! Нет, Бог планирует человеку продолжительность жизни в зависимости от объёма и сложности программы, предназначаемой Им каждому индивидууму. А если так, то бессмертия «вокруг нас» в принципе быть не может.
Выше было показано на конкретных библейских примерах, что Господь Бог, обладая всемогуществом, совершенно не владеет всеведением, а точнее – даром предвидения событий (и уж тем более их последствий). Но там, где отсутствует чувствознание или хотя бы расплывчатое интуитивное предвидение, на помощь приходит статистика. Именно она представляет собой методическую основу божественного эксперимента.
Известно, что точность статистического метода напрямую зависит от количества единичных наблюдений (исходных данных): чем оно больше, тем выше достоверность искомого результата. Поскольку в божественном эксперименте объектом единичного наблюдения является человеческая жизнь, то вполне естественно, что для успешного проведения этого гигантского опыта в полном объёме Творцу необходимо охватить наблюдением бесконечно большое количество человеческих жизней.
Ясно, что это требование физически несовместимо с бесконечным же во времени пребыванием единичного человека на земле. Даже поверхностного взгляда на проблему вполне достаточно, чтобы усомниться в её целесообразности да и возможности тоже. Во-первых, как разместить и прокормить беспрестанно прирастающее (ведь заповедь, данную людям при их сотворении: «плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю…», Господь Бог не отменял) и к тому же физически бессмертное (будь оно таковым) население Земли? Во-вторых, так ли уж нужны Творцу-Экспериментатору эдемские «пенсионеры-потребители», люди, уже отработавшие своё «домашнее задание», выдавшие необходимую Ему частную (оригинальную) информацию и теперь лишь тиражирующие её (в лучшем случае)?
Но главное, что бессмертие (будь оно врождённым или обретённым в Эдеме) сделало бы абсолютно бессмысленным божественный эксперимент, конечная цель которого – выявить и сохранить для перевода на новый виток эволюции людей, достойных именно бессмертия как высшего блага, уготованного человеку Творцом.
Выводы:
– бессмертие человека несовместимо с божественным экспериментом на земле;
– физическая смерть как неизбежный конец существования человека была промыслена Творцом ещё до дней сотворения мира;
– схваченные с поверхности библейских событий, примитивно сфабрикованные обвинения типа: «от родоначальника, заражённого грехом и потому смертного, естественно, происходит заражение грехом и потому смертное потомство» [7], с. 660, – есть обратная сторона богооправдания (теодицеи), косвенная защита бессмертного и всесильного Бога от смертного, слабого и «провинившегося» человека. Декларируемое самим же человеком обвинение себя «пред Господа» является наглядной демонстрацией психологии раба – «раба божьего».
***
Создаётся впечатление, что бессмертие является эфемерной, несбыточной мечтой человечества. Но это не так: в контексте Нового завета бессмертие в принципе достижимо, что и утверждает Христос в Отк. 2, 7: «Имеющий ухо да слышит, что Дух говорит церквам: побеждающему дам вкушать от древа жизни, которое посреди рая Божия». Великий Учитель далее разъясняет: «Не бойся ничего, что тебе надобно будет претерпеть… Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни» (Отк. 2, 10). Чтобы обрести жизнь бесконечную, необходимо в своих конечных жизнях пройти через все круги ада земного и, «не осквернив одежд своих», духовно победить смерть на каждом из них. «Примирение вечности и конечности человеческого существования в человеческом духе на основе любви – «агапе» – вот формула воскрешения в христианской мистике. Человек должен родиться дважды, первый раз – физически, второй раз – духовно, и тогда он вновь обретает своё единство с Богом» [31], с. 188.
Апостол Иоан свидетельствует, что древо жизни как символ бессмертия произрастает в новом раю (Новом Иерусалиме), даря «на каждый месяц плод свой» (Отк. 22, 2). Живущие там праведники, «претерпевшие до конца», поддерживают свою жизнь этими плодами. «Блаженны те, которые соблюдают заповеди Его, чтобы иметь им право на древо жизни» (Отк. 22, 14). Вот КОМУ, КОГДА и ЗА ЧТО уготованы плоды древа бессмертия!
Чуждо ли Новому Завету слово «эволюция»?
В смежной теме-отступлении № 1 говорилось о том, что сотворчество Бога и человека базируется на общей для них идее – идее эволюции. Понятие «эволюция» применительно к человеку (имеется в виду эволюция духовная, а не эволюция органического мира, изложенная в работе Ч. Дарвина «Происхождение видов») в принципе допускает и христианство, но только в иных формулировках. Например, как «постоянное совершенство бытия» [20], с. 710, или как устремление «к тому, чтобы принадлежать к небесной семье не падших существ» [21], с. 31, или как «духовный опыт, ведущий к познанию Бога и истины, производящий обновление ума» [21], с. 111 и т.д. Различных интерпретаций и формулировок понятия «духовная эволюция человека» вполне достаточно и в самой Библии, и в «околобиблейской» литературе.
Е.П. Блаватская пишет: «СОВРЕМЕННАЯ НАУКА настаивает на Доктрине Эволюции; так же как делает человеческий разум и Тайная Доктрина, и мысль эта подтверждается древними легендами и мифами и даже самой Библией, если уметь читать между строк… Слово эволюция говорит само за себя. («РАЗОБЛАЧЁННАЯ ИЗИДА», I, 152, 3)» [30], с. IY.
В беседе с фарисеем Никодимом Христос утверждает: «…если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие: рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть Дух» (Ин. 3, 1–8).
В этом изречении Христа практически нет иносказания: Учитель доходчиво говорит о духовной эволюции личности как необходимом условииприближения «образа и подобия» к Оригиналу. «Приблизьтесь к Богу, – призывает апостол Иаков, – очистите руки, грешники, исправьте сердца, двоедушные» (Иак. 4, 8). Иными словами, высота очередной эволюционной ступени напрямую связана со степенью духовного совершенства: «Терпение же должно иметь совершенное действие, чтобы вы были совершенны во всей полноте, без всякого недостатка» (Иак. 1, 4), т.е. переход к совершенству «во всей полноте» реализуется человеком постепенно (носит эволюционный характер). Этот процесс требует значительных волевых усилий и терпения, которые должны быть вознаграждены «совершенным действием», т.е. ощутимым качественным результатом.
По существу, этот фрагмент апостольского послания есть ничто иное, как своеобразно сформулированный закон диалектики: переход количественных изменений в качественные. Точнее – его частный случай. Следовательно, эволюция человека, его нравственное и духовное восхождение – понятие, присущее «духу и букве» Нового завета: «Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный» (Мф. 5, 48).
Эти новозаветные призывы к совершенству (эволюции) ориентируют человека на исполнение главной и, казалось бы, такой естественной функции в его жизни – быть Человеком. С позиции троичности, это требование, краткое по форме, но безгранично объёмное по содержанию, означает такое преобразование личностной триады, когда приоритетным планом в её структуре станет план духовный.
Заповеди Христа и его апостолов обращены к человеку как существу несовершенному и, в силу этого, грешному: «…все мы много согрешаем» (Иак. 3, 2). При этом грех рассматривается в целом как сдача позиций плана духовного низменным позывам плана физического (см. Нагорную проповедь в Мф. 5, 21–22, 27–28). «Грех есть беззаконие» (1 Ин. 3, 4), т.е. отступление от морального закона, провозглашаемого Христом. «Мысли грешного человека эгоцентричны, то есть вращаются вокруг собственного «Я». Но через духовное обращение у него образуется новый центр – Христос и в Нём – новая цель» [21], с. 54.
Обуздать ли позывы низшего плана во имя этой цели (духовной эволюции) или подавить стремления плана духовного, решает в конечном счёте «третейский судья» – человеческая душа, подверженная «симметричному» давлению со стороны обоих планов. Следовательно, эволюция человека – это эволюция его души через возвышение духа.
Обретение знания добра и зла – первый этап
эволюции человека
Для того чтобы правильно ориентировать движение своего духа, человеку необходимо знать, как минимум, две полярно противоположные, «граничные» истины. А именно: то, к чему устремлять свой дух, и то, от чего свой дух отвращать. Естественно, представления о положительных и отрицательных истинах индивидуальны и, следовательно, беспредельно многообразны. Но, несмотря на внешнее многообразие форм, разделяются эти истины по внутреннему смыслу (доминирующей идее) на два условных, относительных понятия: добро и зло.
Таким образом, знание добра и зла является обязательным условием эволюции человеческой личности. В противном случае свобода воли, данная человеку, превратится в страшное для окружающего мира и самого человека оружие, действие которого станет абсолютно непредсказуемым ни по каким параметрам (где? когда? в чём? и т.д.).
Но всего многообразия знаний добра и зла (в земном представлении) прародители наши, вкусив от запретного древа, получить не могли. И не потому, что плод этого древа изобиловал таким количеством знаний, которое в один приём усвоить физически невозможно. Нет! Причина кроется в совершенно противоположном: на день изгнания Адама и Евы из рая Творец обладал минимумом информации относительно добра и зла.
Так что же включал в себя этот «минимум», который Господь Бог привил древу познания добра и зла, насаждая в раю «всякое дерево»? Только критерии, самые общие показатели того и другого. Иначе говоря, Творец вооружил супругов-изгнанников только «пробным камнем» для распознания добра и зла, ключами к познанию, но не набором самих знаний, которыми Бог просто не располагал. Так что открывать, оценивать и систематизировать знания добра и зла человек разумный станет самостоятельно.
В этой связи уместно рассмотреть одно из интересных высказываний римского императора Юлиана-отступника, античного критика Ветхого и Нового заветов: «А то, что бог запретил созданным им людям познание добра и зла, разве это не верх нелепости? Ведь что может быть глупее, чем не уметь различать добро и зло? Ведь такой человек, очевидно, не будет избегать дурного и стремиться к хорошему. А главное – бог запретил человеку пользоваться рассудком; ведь, что различение добра и зла – дело рассудка, ясно и дураку» (Цит. по [34], с. 401). Автор этого высказывания не прав, по-моему, только в одном – утверждении, что библейский Бог якобы запрещает человеку пользоваться рассудком (разумом), т.е. по существу как бы и не наделяет человека этим качеством. Согласиться с этим никак нельзя: человек был наделен полноценным рассудком, если уж и не при сотворении, то по крайней мере – до грехопадения. (Способность рассуждать и делать выводы наглядно продемонстрировала в Эдеме «матерь всех живущих». Обратите внимание на то, как аргументированно и последовательно, т.е. осмысленно, оценивает Ева в Быт. 3, 6 достоинства плодов древа познания: «…хорошо для пищи, …приятно для глаз и вожделенно, потому что даёт знание…») Иначе и не должно быть, ибо семена (принципы) знаний добра и зла, полученные человеком в результате «грехопадения», способны дать дружные всходы только на заранее подготовленной почве – почве человеческого разума. Благодаря врождённой способности осмысливать действительность и себя в ней человек вырастит из этих семян обильный, полнокровный урожай знаний. Эти знания станут играть роль очередных ориентиров и отправных точек на длительном и сложном пути человеческой эволюции. Но значение человеческих знаний этим (земным) аспектом не ограничивается.
С целью бесконечного комплектования необходимыми знаниями копилки Мирового Разума, т.е. расширения базы данных божественного компьютера Творец промыслил грандиозный эксперимент с участием Им же созданного человека (человечества). Функция последнего – добывать информацию (знания) и творчески обрабатывать её, доводя до определённой степени готовности. Готовности к чему? К тому, чтобы стать достоянием и Бога, и человека. (Этот процесс – сродни творчеству скульптора, извлекающего из кем-то добытой бесформенной глыбы мрамора сокрытую в ней скульптуру, воспринимаемую зрителем.) Функции Творца в данном эксперименте в общих чертах сводятся к: разработке генеральной и частных, корректирующих программ; общему руководству экспериментом – координация действий всех его участников в нужном для Бога направлении; контролю исполнения; оценке и отбору необходимой информации, поступающей «снизу».
Таким образом, Бог и человек – сотворцы (на разных уровнях, конечно), и представлять, подобно Юлиану, что сотрудник Бога, несущий в себе образ и «частицу» дыхания Бога, совершенно лишён рассудка… самим же Богом, – значит унижать Творца и оглуплять Его высшее творение.
Знание добра и зла – «завершающий» признак богоподобия
Как следует из Быт. 3, 22, человек стал как Бог («как один из нас»), т.е. уподобился Творцу в результате усвоения проглоченного (в буквальном смысле!) знания добра и зла, заключённого в плодах древа познания. Но выращивая это древо, Бог не мог привить ему иных познаний, чем те, которыми Он владел Сам. Следовательно, Бог и человек обладают подобным (аналогичным) знанием добра и зла. По крайней мере, человеческий и божественный критерии добра и зла просто не могут не быть подобными, что и является одним из признаков богоподобия человека. «Контакт человека с Богом возможен как союз между подобными существами» [36], с. 20.
Другим признаком богоподобия выступает свобода воли, унаследованная человеком от воли Творца в строго определённой пропорции. Оба признака богоподобия, сведённые вместе, являют собой неотъемлемое условие зарождения любого человеческого творчества. При этом знание критериев добра и зла позволяет установить допустимые морально-этические границы творческой деятельности, т.е. степень внутренней (нравственной) свободы в выборе творческого решения. Гарантированная же Богом степень свободы воли диктует пределы внешней свободы, в которых возможен творческий акт. Каждый из критериев, таким образом, с одной стороны, стимулирует, а с другой – ограничивает творческую деятельность человека, т.е. устанавливает рамки возможностей человеческого творчества.
Но если существуют рамочные условия «от и до», максимум и минимум, то должна быть, образно говоря, нейтральная линия, их разделяющая, т.е. критерий, относительно которого и выявляются все плюсы и минусы.
Так, оценивая деятельность Лаодикийской церкви в Отк. 3, 14–16, Христос говорит её Ангелу: «Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих» (Отк. 3, 15–16). В данном примере равнодушие к формально исповедуемой вере («тепл») и есть та своеобразная нейтральная линия, относительно которой оценивается «горячее» и «холодное» поведение верующего.
В повседневной практике это «срединное понятие» (оптимум), как правило, сокрыто. В оценочных операциях оно скорее подразумевается, чем явствует. Это и понятно, если учесть сложность сосуществования и относительность самих граничных истин: в зависимости от обстоятельств они могут изменять своё значение на противоположное. Например, добро и зло, которые, как известно, раздельно существовать не могут. «Нет худа без добра», – гласит народная мудрость. «Зло… есть зло для одних и добро для других… Если бы зло исчезло, то добро исчезло бы с земли одновременно с ним», – утверждает Е.П. Блаватская (Цит. по [3], с. 162). «В мире нет абсолютного зла – зло лишь относительно», – заключает Руми, персидский философ-поэт XIII века (Цит. по [3], с. 162).
Все эти высказывания есть не что иное, как различные интерпретации всеобщего закона действительности: закона единства и борьбы противоположностей.
Итак, под внешней проявленной оболочкой событий, явлений, объектов, поступков и т.д. «живут», находясь в противостоянии, две сцепленные полярности: добро и зло (каждое из них может иметь несколько разновидностей). Но дуальность эта сокрыта от человека, пока он воспринимает действительность нейтрально, безоценочно, т.е. как данность или привычный факт. Иначе говоря, пока им не востребовано знание добра и зла, сокрытых в той или иной реальности.
Знание же – это есть не что иное, как информация о соотношении раскрытых добра и зла, заключённых в каких-либо объектах или действиях. Ясно, что для обретения подобного знания требуются не только индикаторы для опознания и, как следствие, разъединения «сцепленных» добра и зла, но и механизм для сравнения весомости того и другого. (Кстати, взвешивание как метод определения «количества» добра и зла не столь уж редко встречается в Библии. Например, в Притчах Соломона 16, 2 прямо сказано, что «Господь взвешивает души». Или в Дан. 5, 27 царь вавилонский Валтасар «взвешен на весах и найден очень легким».) Таким образом, если добро и зло в пределах данной системы являют собой частный случай «взаимодействия двух полярностей, стоящих за сотворённой вселенной» [3], с. 159, т.е. структуру дуальную, то знание добра и зла – структуру троичную. Именно это знание и является критерием богоподобия (Быт. 3, 22). Причём критерием благоприобретённым, производным от свободы воли – врождённого фактора богоподобия. Но и свобода воли, что мы видели на примере Евы, впервые проявила себя как троичность: две наличные возможности и сокрытый «третейский» судья. Итак, оба фактора богоподобия: и врождённый, и благоприобретенный – имеют троичную организацию. Как уже отмечалось, синтез свободы воли и знания добра и зла создаёт условие, необходимое (но отнюдь не достаточное!) для начала творческого процесса. Поскольку обе составляющие этого двуединого условия троичны, то и характер возможного творчества, а точнее – его результат, неизбежно троичен. В нём всегда будут компоненты и добра, и зла (преимущества и недостатки). Но окончательный приговор – злодеяние ли это или благодеяние – зависит от позиции – шкалы жизненных ценностей того, кто выступает в роли «третейского судьи». («А судьи кто?» А.С. Грибоедов.)
Подводя итоги рассуждениям о человеке как образе и подобии Бога, можно полагать следующее.
– Понятие «образ» отражает статическое сходство человека с Богом, проявленное в троичности их природы. В христианской традиции Бог-Отец, Бог-Сын, Бог – Дух Святой составляют божественную троицу; тело, душа, дух – человеческую триаду. Бог-Отец творит материальный мир, в том числе и тело человека; Бог-Сын совершенствует человеческую душу, утверждая принцип Любви (Христос в Мф. 16, 26 вопрошает учеников: «Какая польза человеку, если он приобретает весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп дает человек за душу свою?»); Бог – Дух Святой поддерживает двустороннюю связь между Творцом и человеком. Духовный план человека воспринимает божественное «дыхание жизни», но с этого же плана поступает «наверх» информация, востребованная к пополнению копилки Мирового Разума. Итак, человек как «образ» есть структурная модель Творца.
– Понятие «подобие» означает сходство динамическое: в способности человека к самостоятельной творческой деятельности и оценке её результатов. Человек как «подобие» есть функциональная модель Творца.
– И «образ», и «подобие» выражают идею сходства, некую аналогию человеческих и божественных свойств и особенностей. Разница же заключается в том, что «образ» включает в себя сходство, сближающее, соединяющее человека с Творцом; «подобие» же, в основе которого лежит свобода воли, подразумевает сходство, осложняющее взаимоотношения Бога и человека, отдаляющее творение от Творца. (Это напоминает сложные взаимоотношения родителей и ребёнка, унаследовавшего от них сходный характер – столь же упрямый и независимый.) В отношении к Богу «образ» и «подобие» являются антиподами, уживающимися в единой сущности – Человеке.
– На определенном этапе (от сотворения до грехопадения) человек обладал только «образом»: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его» (Быт. 1, 27), хотя в общем намерении Творца, озвученном Им в Быт. 1, 26, человеку помимо «образа» предназначено и «подобие»: «И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему, по подобию (курсив мой. – Г.М.) Нашему». Разница в содержании приведённых фрагментов очевидна, хотя никакого смыслового противоречия здесь нет. Просто – всему своё время: пока человек пребывает в роли богобоязненного эдемского садовника, «подобие», т.е. способность к независимому творчеству не только бесполезно, но и противопоказано ему. Однако эдемскому изгою при освоении им нового ареала – земли подобие Творцу жизненно необходимо.
– И образ, и подобие человека и его Творца содержат общий «генеральный» критерий – ТРОИЧНОСТЬ.
«План перемещения человека» – первый этап
божественного эксперимента
При детальной разработке комплексного «Плана перемещения человека из Эдема на землю» Творец сталкивается с необходимостью решения нескольких проблем одновременно. Но поскольку Бог всемогущ, то Он легко находит единое для них решение. Сформулировать эти проблемы, не связав их с деликатной темой божественного промысла, явленного в эдемских событиях, конечно, невозможно. Но разве человек посвящен в тайны «путей Господних»? Естественно, нет. Тем не менее право на свою версию эдемской истории имеет каждый, возлюбивший Господа Бога «всем разумением своим». А поскольку я отношу себя к таковым, постольку и предлагаю (не навязываю) свою точку зрения относительно целей и действий Творца, трактуя их так, как я разумею.
Как уже говорилось, человек физически должен пребывать на Земле и, находясь в земных условиях, духом возноситься к Небу. Подчеркну – на земле, а не в «раю на земле»; именно в реальных земных условиях, а не в тепличных искусственных условиях райского сада. Сугубо земное предназначение человека отчётливо просматривается уже в Быт. 1, 28: «…плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю и обладайте ею…» Это и без того «прозрачное» предположение усиливается в Быт. 2, 5: «…и не было человека для возделывания земли». (Конечно, понятия «обладать землёй» и «возделывать землю» не идентичны, хотя и взаимосвязаны: второе является неотъемлемой частью первого.) И наконец, о привязке человека к земле, от которой человек будет питаться «во все дни жизни» и возвратится в неё по смерти, говорит Сам Господь Бог в Быт. 2, 19. Итак, сомнений нет – «предназначение Человека заключается в том, чтобы обрабатывать землю» [26], с. 270, т.е. пребывать всю жизнь на земле, а не в райском её уголке.
Отсюда следует, что конечной целью Творца на данной стадии Его эксперимента является перемещение человека на землю – площадку для проведения основной части опыта.
Но почему же в таком случае Бог, создавая человека из праха земного, не поместил его на земле сразу, изначально? Да потому, что ни человек, ни земля на тот момент не были готовы к встрече друг с другом.
Во-первых, земля, хотя ещё и не была знакома с дождём (Быт. 2, 5–6), но ещё не была и проклята Богом, т.е. пребывала в состоянии, способном дать человеку нечто больше, чем «волчцы и терние», что абсолютно недопустимо по условиям эксперимента.
Во-вторых, человек ещё не был испытан Богом на крепость воли и не владел критериями добра и зла. Кроме того, человек, не получив при сотворении элементарных навыков по возделыванию земли сухой и бесплодной, должен был пройти первоначальную «производственную практику» в облегчённых условиях, возделывая райский сад. Так вот, для решения этих и других задач Господь Бог и промыслил подготовительный период, предваряющий главный эксперимент – на земле.
Если земля приводится в окончательную готовность к приёму человека, то есть в полнейшее бесплодие, «простым» божественным проклятием, то подготовка Творцом самого человека протекает долго и болезненно для обоих в силу противоречивости условий, составляющих проблему перемещения человека. Условия же эти порождены в свою очередь противоречивыми замыслами Творца: например, соединить в человеке свободу воли и знание добра и зла, внешне не покровительствуя этому.
Свобода воли как божественная данность человеку при его сотворении вряд ли нужна райскому садовнику Адаму и его жене, единственная функция которых заключается в безропотном исполнении воли Хозяина эдемского сада. Тогда каково предназначение этого уникального дара? Свобода воли дана человеку в Эдеме «на вырост», для потенциальной творческой деятельности на земле. Ведь Творец должен быть уверен в способности человека принимать в суровых земных условиях волевые, независимые от сторонних авторитетов решения и реализовать их.
Высшим авторитетом в Эдеме, естественно, выступает слово Творца, чем Он и пользуется для проверки готовности воли человека – запрещает последнему есть от плода древа познания. Обратите внимание: божественное табу налагается не на какой-нибудь незначительный поступок человека, не имеющий судьбоносных последствий. Нет! Человеку воспрещается поступок, неизбежным следствием которого станет обретение фундаментальных основ знания добра и зла. Но ведь именно передача этих знаний человеку и является важнейшей задачей Творца небесного в подготовке Им будущего творца земного!
Таким образом, Бог создаёт троичную ситуацию, в которой божественное слово (запрет), свобода воли человека, знание добра и зла вступают во взаимную, но противоречивую связь.
Создав эту сложную триединую проблему, Бог как бы самоустраняется, предоставляя возможность выбора её решения самому человеку. Весьма обманчивое впечатление: Бог-режиссёр незримо стоит за ситуацией, жёстко направляя её ход в нужное для Него русло.
«В предании об Адаме и Еве Яхве обманывает людей: его цель, которой он успешно добивается – помешать людям уйти из-под его власти, достигнуть некоторого состояния внутренней, да и внешней тоже независимости от бога» [26], с. 23–24.
В словах и деяниях Творца явно просматривается рациональный подход к человеку как объекту эксперимента – и не более того.
Особенностью «Плана перемещения» является то, что требования, входящие в его узловые проблемы, не подразделяются на главные и второстепенные. Неисполнение любой из них для Бога равносильно срыву программы всего эксперимента на первой же его стадии. Таким образом, эдемские ситуации в большинстве своём для Творца не являются, строго говоря, ситуациями выбора, хотя они и троичны по своей структуре. Однако при необходимости выбора Творец способен временно жертвовать одним из несовместимых требований во имя другого – более важного на данный момент. Но любое, временно снятое намерение, будет реализовано Им «с лихвой» и в самом скором будущем.
***
В любой многосложной задаче важнее всего – чётко сформулировать её генеральную цель. Высшей целью Творца на этапе разделения миров является, как уже говорилось, перемещение человека из Эдема в предназначенный ему ареал – землю, ибо от успеха этой операции зависела дальнейшая судьба всего божественного эксперимента. Поэтому и действия Творца, и даже авторитет божественного слова должны быть подчинены именно этой, генеральной цели.
Прежде всего Творцу необходимо взять под контроль все проблемы, от решения которых зависит успех эксперимента. Для этого Он, образно говоря, стягивает их в обозримый комплекс, концентрируя вокруг древа познания добра и зла.
На схемах А и Б представлена попытка систематизировать весь комплекс проблем, решаемых Творцом, сведя их к двум взаимосвязанным функциональным схемам. Составлены они на основе библейского материала (книга Бытие) без привлечения иных источников.
Схема А является графической моделью божественного «Плана мероприятий по подготовке человека к перемещению на землю» (в дальнейшем – «План»).
Весь комплекс состоит из трёх узловых проблем, каждая из которых характеризует определённое направление божественного промысла в процессе подготовки человека и земли к эксперименту.
1 – передача человеку знания добра и зла (богоподобия);
2 – испытание в действии врождённой свободы воли человека;
3 – приведение земли к «нулевому потенциалу» – высшей степени бесплодности.
Таким образом, проблемы 1 и 2 в целом направлены на подготовку человека к встрече с землёй; проблема 3 – на подготовку земли к встрече с человеком.
На схеме А узловые проблемы «Плана» сведены в триаду таким образом, что упираются своими началами в единый, общий для них «инициирующий фактор» – первичное действие. Иными словами, решение трёх проблем открывается одновременно и одним и тем же поступком, приводящим в действие всю триаду. Особенностью «Плана» является то, что первичное «инициирующее» действие (вкушение запретного плода) совершает человек, а усиленно подводит его к этому поступку Бог.
Весь комплекс проблем, входящих в «План», Творец приводит к виду, удобному для реализации: Он выстраивает отдельные проблемы в последовательные причинно-следственные цепочки. Таким образом, божественное воздействие на первичную проблему неизбежно приводит (по цепочке промежуточных результатов) к достижению результата итогового. В процессе этого «автоматического» продвижения по этапам происходит накопление качеств, определяющих ГОТОВНОСТЬ объекта к дальнейшему эксперименту. (На схеме А ход решения проблем обозначен стрелками.)
Так, вкусив от запретного плода (цепочка 1), человек получает знание добра и зла, что в свою очередь приводит к обретению обещанного ему (Быт. 1, 26) богоподобия. А это даёт Творцу основание считать человека в духовном отношении готовым к перемещению на землю. Конечно, обретение подобия Богу могло бы открыть человеку путь к обретению равенства с Богом (бессмертия). Однако это уже выходит за рамки божественного «Плана» (в цепочке 1 отсекается нижнее пунктирное звено). Дж.Дж. Фрэзер, известный английский этнограф и историк религии, утверждает: «И вот, боясь, что человек, вкусивший от одного древа и уподобившийся через это богу в познании добра и зла, вкусит также от другого дерева и сравнится с богом в бессмертии, бог прогнал человека из сада и поставил стражу из ангелов, чтобы охранять доступ к древу жизни…» (курсив мой. – М.Г.) [25], с. 30.
К моменту обретения богоподобия человек уже продемонстрировал Богу готовность своей воли к самостоятельной деятельности на земле (цепочка 2 короче цепочки 1). В сущности, первичный поступок, инициирующий все цепочки, и есть результат экзамена на зрелость воли.
Составляющие 1 и 2, суммируясь, трансформируются в единое понятие – «Полная готовность человека».
Земля к данному моменту также окончательно подготовлена к приёму человека (т.е. проклята Богом – цепочка 3).
Монолог Творца в канун изгнания человека на землю (Быт. 3, 17–19, 22) является заключением, в иносказательной форме, конечно, о полной готовности и земли, и человека к дальнейшему эксперименту.