, затем еще один в различных местах. И еще,
пока весь каньон не был захвачен большими пятнами света.
У меня закружилась голова. Даже если я закрывал глаза,
я продолжал видеть блестящий свет. Я сжал голову руками и
попытался заползти под нависший гребень, но дон Хуан твердо
схватил меня за руку, повелительно сказав, чтобы я смотрел
на стену горы и попытался выделить пятна тяжелой темноты
среди полей света.
Я не хотел смотреть, потому что сияние беспокоило мои
глаза. Я сказал, что то, что со мной происходит, похоже на
то, как если смотришь на солнечную улицу через окно, а затем
видишь оконную раму, как черный силуэт повсюду.
Дон Хуан покачал головой сбоку набок и начал смеяться.
Он выпустил мою руку, и мы опять уселись под нависшим
гребнем. Я переваривал свои впечатления от окружающего,
когда дон Хуан после долгого молчания заговорил внезапно
драматическим тоном.
— Я привел тебя сюда для того, чтобы научить тебя одной
вещи, — сказал он и остановился. — ты собираешься учиться
неделанию. Мы точно так же можем начать говорить об этом,
потому что для тебя никак невозможно иначе начать. Я думал,
что ты не можешь схватиться за неделание без того, чтобы я
говорил об этом. Я ошибался.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, дон Хуан.
— Это не имеет значения, — сказал он. — я тебе
собираюсь рассказать о том, что очень просто, но очень
трудно в выполнении. Я собираюсь рассказать тебе о
неделании. Несмотря на тот факт, что нет никакого способа
говорить об этом, потому что делает его тело.
Он бросил на меня несколько взглядов и сказал затем,
что я должен уделить особое внимание тому, что он собирается
сказать.
Я закрыл свой блокнот, но к моему изумлению он настоял
на том, чтобы я продолжал писать.
— Неделание столь трудно и столь могущественно, что ты
не должен говорить об этом, — сказал он. — до тех пор, пока
ты не остановил мир. Только после этого ты можешь свободно
говорить об этом, если это именно то, что ты хочешь делать.
Дон Хуан оглянулся и указал на большую скалу.
— Эта скала является скалой из-за делания, — сказал он.
Мы взглянули друг на друга, и он улыбнулся. Я ждал
объяснения, но он молчал. Наконец, я вынужден был сказать,
что не понимаю того, что он имеет в виду.
— Это является деланием! — воскликнул он.
— Извини меня?
— Это тоже делание.
— О чем ты говоришь, дон Хуан?
— Делание является тем, что делает скалу скалой, а куст
кустом. Делание является тем, что делает тебя тобой, а меня
мной.
Я сказал ему, что его объяснения ничего не объясняют.
Он засмеялся и почесал виски.
— С разговором тут всегда проблема. Он всегда
заставляет все перепутать. Если начинаешь говорить о
неделании, то всегда кончаешь, говоря о чем-нибудь другом.
Лучше просто действовать.
Возьмем, например, эту скалу. Смотреть на нее —
делание, но видеть ее — неделание.
Я хотел признаться, что его слова не имеют для меня
смысла.
— О, конечно, они имеют! — воскликнул он. Но ты
убежден, что они не имеют смысла, потому что это твое
делание. Именно таким способом ты действуешь в отношении
меня и в отношении мира.
Он опять указал на скалу.
— Эта скала является скалой из-за всего того, что ты
знаешь о ней, — сказал он. — и то, что с ней можно делать. Я
называю это деланием. Человек знания, например, знает, что
скала является скалой только из-за делания. Поэтому, если он
хочет, чтобы скала не была скалой, то все, что ему нужно для
этого — это неделание. Понимаешь, что я имею в виду?
Я не понимал его совершенно. Он засмеялся и сделал еще
одну попытку объяснить.
— Мир является миром, потому что ты знаешь то делание,
которое делает его таким, — сказал он. — если бы ты не знал
его делания, то мир был бы другим.
Он с любопытством осмотрел меня. Я перестал писать. Я
хотел просто слушать его. Он продолжал объяснять, что без
этого некоего делания ничего бы знакомого вокруг не осталось
бы.
Он наклонился и поднял небольшой камешек двумя пальцами
левой руки, подержав его перед моими глазами.
— Это галька, потому что ты знаешь делание, нужное для
того, чтобы делать его галькой, — сказал он.
— О чем ты говоришь? — спросил я с чувством
неподдельного замешательства. Дон Хуан улыбнулся. Казалось,
он пытался