В лагере моя мать очень скоро нашла работу по распределению пищи. Каждый день в гигантских котлах готовилась еда для около 7000 (сколько людей было в точности, я не знаю, мать и сама точно не помнила этого) женщин и детей, которую нужно было организованно распределить. Женщины приходили за пайком каждая со своим рентангс (несколько металлических кастрюлек одна над другой в держателе, как это принято у индонезийцев). Но через некоторое время слово «еда» стало уже неприменимым к тому, что варилось в котлах: это была каша из тапиоки, которая обычно использовалась для приготовления клея. Я помню эти мелкие, скользкие, прозрачные шарики в каше, которые я никак не могла проглотить, несмотря на все уговоры матери. Моей сестрёнке это с лёгкостью удавалось, и я считала это большим достижением.
Все это время мать продолжала почти каждый день учить нас чтению, письму и арифметике, я помню это хорошо.
Когда война уже подходила к концу, я как-то надавила пальцем на кожу ноги и увидела, что вмятина не исчезла после того, как я убрала палец. Я весело закричала матери: «Посмотри, мама, как интересно, если я пальцем давлю на кожу, то вмятина остаётся!» Но маму это не развеселило, напротив, она знала, что это начало бери-бери, авитаминозного отёка. При нём жидкость скапливалась в ногах и поднималась постепенно всё выше по телу; когда жидкость достигала сердца, наступала смерть. Тогда и я узнала об этом. Отёк у меня достиг живота, но тут война подошла к концу, и еда стала лучше. Ещё я помню день, когда над лагерем пролетели самолёты, на днище фюзеляжа которых был нарисован голландский флаг. Женщины в лагере подоставали тщательно спрятанные в тёмных углах радиоприёмники, строго запрещённые японцами, и слушали последние известия, уже и не думая о том, что за владение приемником японцы тяжело наказывали.