эдак забыть, запутать, помешать, задержать, заставить ходить кругами
наше сравнительно просто задуманное путешествие.
— Ну и что теперь делать? Что нам теперь, возвращаться?
— Единственный выход — вернуться мне одному, слить воду и последовать
за вами по тропе, а ночью в лагере встретимся.
— А я разожгу большой костер, — сказал Джефи, — увидишь свет,
покричишь, и мы тебя направим.
— Очень просто.
— Но смотри поторопись, чтобы к ночи поспеть в лагерь.
— Успею, я сразу пойду.
Тут мне стало жаль злополучного бедолагу Генри, и я сказал: — Да ладно,
ты что, не пойдешь с нами сегодня? Хрен с ним, с радиатором, пошли!
— Слишком дорого обойдется, если эта штука замерзнет, нет, Смит, я
лучше вернусь. У меня масса занятных мыслей о том же, о чем вы, наверное,
будете сегодня беседовать, нет, черт, пойду-ка я поскорей. Смотрите не
рычите там на пчел, а встретите теннисную партию, где все без рубашек, не
стройте глазки, не то солнце как даст девчонке пенделя — и прямо к вам,
ножки кошки крошки фрукты-апельсины, — с этими словами, без особых
прощальных церемоний, лишь слегка махнув рукой, он пустился в обратный путь,
продолжая бормотать себе под нос. 'Ну, пока, Генри, давай скорей!' —
крикнули мы вслед, а он ничего не ответил, ушел и все.
— Знаешь, — сказал я, — по-моему, ему все равно. Он гуляет, обо всем
забывает и вполне доволен.
— И похлопывает себя по пузу, и смотрит на вещи как они есть, как у
Чжуан-цзы, — и мы с Джефи расхохотались, глядя, как Генри, одинок и безумен,
удаляется по той самой тропе, которую мы только что преодолели.
— Ну ладно, пошли, — сказал Джефи. — Когда я устану с большим рюкзаком,
махнемся.
— Я готов сейчас. Слушай, давай его сюда, правда, хочется понести
что-нибудь тяжеленькое. Ты не представляешь, как мне здорово! Давай! — И,
поменявшись рюкзаками, мы двинулись в путь.
Оба мы чувствовали себя прекрасно и болтали о чем попало, у литературе,
о горах, о девочках, о Принцессе, о поэтах, о Японии, о наших прошлых
приключениях, и тут я понял, как мне повезло, что Морли забыл слить воду,
ведь иначе за весь этот блаженный день Джефи не удалось бы вставить ни
словечка, а теперь я имел возможность послушать его. Своим поведением в
походе он напоминал Майка, друга моего детства, который тоже обожал
предводительствовать, сосредоточенно и сурово, как Бак Джонс, устремив взор
к далеким горизонтам, как Нэтти Бампо, предупреждая меня о хлещущих ветках,
или: 'Здесь слишком глубоко, спустимся ниже по ручью, там перейдем вброд',
или: 'Здесь в низине, должно быть, грязь, лучше обойдем', — страшно
серьезный и ужасно довольный. Так и видно было все детство Джефи в
восточно-орегонских лесах. Он шел, как говорил, сзади я видел, что носки у
него направлены чуть-чуть внутрь, как и у меня; однако, когда начался
подъем, он развернул ступни носками врозь, как Чаплин, чтобы легче было
взбираться. Через густой кустарник с редкими ивами мы пересекли заболоченную
речную низину, вышли на другой берег, слегка промочив ноги, и пустились
вверх по тропе, которая была очень ясно размечена и недавно расчищена
специальными отрядами, но, если попадался выкатившийся на тропу булыжник,
Джефи старательно откатывал его, приговаривая: 'Я сам работал в таких
отрядах, не могу я, Смит, когда тропа в таком беспорядке'. Чем выше мы
взбирались, тем лучше открывался вид на озеро, и вот уже сквозь ясную синеву
увидели мы глубокие провалы, как темные колодцы, откуда били питающие озеро
родники, — и увидели, как ходит легкими косяками рыба.
— Эх, прямо раннее утро в Китае, и мне пять лет в безначальном времени!
— пропел я; мне захотелось присесть у тропы, достать блокнотик и записать
все это.
— Погляди туда, — воскликнул Джефи, — желтые осины. Напоминает мне
хокку… 'Разговорились о литературе — желтеют осины'. — Гуляя в этих краях,
начинаешь постигать крохотные бриллианты восточных хокку; поэты, создавшие
их, никогда не напивались в горах и ничего такого, просто бродили, свежие,
как дети, записывая все, что видят, без всяких литературных оборотов и
выкрутасов, не пытаясь ничего придумать или выразить. Взбираясь по поросшему
кустарником склону, сочиняли хокку и мы.
— 'Валуны на краю обрыва, — произнес я, — почему не срываются вниз?'
— Может, это