Уильям Гибсон

Нейромантик (Часть 1)

его последняя надежда, выразили восхищение процедурой, с

помощью которой он был искалечен, а затем все единодушно

отрицательно покачали головами.

Теперь Кейс спал в дешевых капсулах-гробах, в гостинице возле

порта, где всю ночь напролет с вышек, похожих на гигантские

треножники, из галогеновых прожекторов лились на доки слепящие

потоки голубого света; отсюда не были видны огни Токио - сияние на

небе цвета экрана телевизора, настроенного на пустой канал, не была

видна высоченная голограмма с надписью 'Фудзи электрик компани', а

Токийский залив казался чернеющей бесконечностью, над которой, над

хлопьями плавающей стиропены, кружили чайки. Почти сразу за портом

начинался город, где невероятно огромные кубические здания фабрик и

корпораций доминировали над жилыми массивами.

Порт и город были разделены узкой полосой старых улиц, местом,

у которого официального названия не было. Ночной Город, и Нинсей - в

его сердце. На протяжении дня большая часть баров Нинсея безлюдна

или закрыта вообще, неоновые огни мертвы, голограммы погашены и

ждут. Под отравленно-серебристым небом.

В двух кварталах от 'Чата', в чайном домике 'Харре де Те', Кейс

запил двойным эспрессо свою первую вечернюю пилюлю - плоский розовый

октагон, патентованный бразильский препарат, который он приобрел у

одной из девчонок Зона.

Стены в 'Харре' были отделаны зеркальными панелями,

обрамленными красными неоновыми трубочками.

В самом начале, оставшись в Тибе почти без денег и уже без

надежды на излечение, Кейс дал себе полный форсаж и принялся

изыскивать источники средств к существованию с такой леденящей кровь

настойчивостью, что ему даже казалось, будто это делает кто-то

другой. За первый месяц он убил троих - двоих мужчин и женщину - за

сумму, которую годом раньше счел бы смехотворной. Нинсей свел его

вниз, на самое дно, включив некий скрытый в самом Кейсе смертоносный

механизм, о наличии которого он никогда до этого не подозревал,

довел до такого состояния, что сами улицы стали для него

олицетворением жажды смерти.

Ночной Город был подобен эксперименту в сфере социального

дарвинизма, не ограниченному никакими рамками, задуманному какими-то

скучнолицыми учеными мужами, теперь постоянно держащими палец на

кнопке ускоренной промотки вперед. Стоит лишь прекратить вертеться и

шустрить - и канешь без следа в безвестность, начнешь двигаться чуть

быстрее - прорвешь непрочную пленку поверхностного натяжения черного

рынка; и в том и в другом случае ты исчезаешь, и от тебя не остается

ничего, кроме расплывчатых воспоминаний в головах оседлых типов,

вроде Раца, да еще твои почки, сердце или кости могут оказаться в

хранилищах черных клиник - чтобы когда-нибудь появиться оттуда для

незнакомца с пачкой новых иен.

Биз здесь походил на постоянное гудение улья, а смерть была

вполне обычной расплатой за лень, безответственность,

неповоротливость, чрезмерную жадность и ошибки в соблюдении

запутанного протокола.

Сидя в одиночестве за столиком в 'Харре' - 'октагон' уже

начинал всасываться в кровь, ладони вспотели, появилось дикое

ощущение, что все волосы на руках и на груди встали дыбом, - Кейс

понял, что с некоторого времени начал вести игру с самим собой,

очень древнюю игру без названия, что-то типа пасьянса, ставка в

котором - жизнь. Он больше не носил оружия, не принимал обычных мер

предосторожности. Все свои уличные дела Кейс вел быстрейшим и

кратчайшим способом, в самой непринужденной манере, и потому имел

репутацию человека, способного достать все, что угодно.

Часть его сознания понимала, что это саморазрушение хорошо

заметно постоянным клиентам, которые настораживались все больше и

больше, и упивалась осознанием факта, что это - лишь вопрос времени.

Эта часть его самодовольно ожидала прихода смерти. И она же больше

всего ненавидела мысли о Линде Ли.

Линду Кейс однажды дождливой ночью повстречал в аркаде.

Под светящимися призраками, проступающими сквозь голубое марево

сигаретного дыма, - голограммами 'Замка колдуна', 'Танковой войны в

Европе' и 'Горизонтов Нью-Йорка'... Такой она и запомнилась ему -

лицо утопает в сиянии беспрестанных лазерных вспышек, отчего черты

упрощаются до самых основных линий, щеки пламенеют алым в свете