как разлеталась пена, когда ты несся на полной скорости!..
Но прежде, чем пришли люди, я несколько секунд в одиночестве сидел в кабине. Эти секунды тянулись бесконечно долго. Я благодарил самолет за то, что он спас меня, говорил, что люблю его и никогда не забуду, что он не подвел меня в трудную минуту, не подмял под себя и не взорвался. Он принял на себя все страдания, и вот теперь я выхожу из кабины без единой царапины. Сидя в самолете, я понял, что буду любить его больше, чем когда-либо смогу об этом сказать.
Когда-нибудь я поведаю этот секрет другому пилоту во время прогулки после полетов в строю. Будет дуть свежий ветерок, а звезды будут так ярко сиять над головой, как бывает только тогда, когда идешь по земле. Я скажу в тишине: «У нас очень хорошие самолеты». Он помолчит на секунду дольше, чем обычно, а затем скажет: «Да, хорошие». И он поймет, что я имею в виду.
Он будет знать, что я люблю свой самолет не потому, что он так похож на живое существо, а потому что он действительно живой, тогда как столько людей думают, что это всего лишь кусок алюминия, оргстекла, некоторое количество болтов и проводов. Однако, мы с другом будем знать, что он живой, и об этом не нужно будет даже говорить вслух.
Хотя этот эпизод заставил меня вспомнить о страхе и послужил хорошим уроком, можно сказать, что отказ переднего шасси был скорее непредвиденной случайностью, чем аварийной ситуацией. За время, проведенное в кабине самолета, мне довелось столкнуться с несколькими такими случайностями, однако, еще ни разу не пришлось воспользоваться красной кнопкой и желтыми рычагами, приводящими в действие механизм катапультирования. Однако, если верить газетам, такие случаи происходят в ВВС чуть ли не каждый день.
Поначалу я был готов к этому. Когда в начале моей летной карьеры двигатель начинал работать с перебоями, я вспоминал о катапультировании. Когда впервые загорелся индикатор перегрева двигателя, я тоже подумал об этой возможности покинуть самолет. Когда у меня кончалось горючее вдали от аэродрома, я тоже мысленно обращался к ней.
Мой страх просыпался несколько раз, прежде чем я изучил его игры и понял, что вполне могу пролетать всю жизнь и ни разу не воспользоваться системой, которая выбрасывает человека из кабины в холодное небо. Однако, полезно помнить о том, что заряд взрывчатки под сиденьем всегда ждет того момента, когда пилот решит нажать на соответствующую кнопку.
Если мне когда-либо придется столкнуться в воздухе с другим самолетом, этот заряд поможет мне невредимым покинуть падающий самолет. Если откажет гидравлическая система управления полетом, — я тоже в безопасности. Если самолет не может выйти из штопора, а земля неумолимо приближается, механизм катапультирования спасет меня. Этого средства лишены гражданские и транспортные самолеты, и мне даже немного жаль, что это так.
Независимо от того, есть на борту пассажиры или нет, если такой самолет получает повреждение от столкновения в воздухе, его пилот не может проползти до аварийного люка в фюзеляже и выпрыгнуть оттуда с парашютом. Он может лишь сидеть в своем кресле, пытаясь выровнять полет без всякой надежды на спасение. И так до тех пор, пока самолет не разобьется о землю.
Но с одноместными самолетами дела обстоят по-другому. Чем бы ни занимался пилот — горками, штопором, вращением, — даже если его самолет в воздухе развалится на куски, человек при этом не погибнет. Существует, правда, небольшая зона вблизи земли, когда даже катапульта не успевает сработать. В этой зоне пилот находится в течение пяти секунд после отрыва от взлетной полосы. Однако, уже после пяти секунд полета скорости самолета хватает на то, чтобы подняться на высоту, с которой можно успешно катапультироваться.
Если же что-то случится в эти самые пять секунд, я могу вернуть самолет обратно на взлетную полосу, а затем, докатив до ее конца, зацепиться за тросы тормозной системы. После этого за самолетом на длинном тросе как будто бы начинает тянуться якорь, а при таких условиях ни одна машина не может продолжать катиться вперед. Итак, первые пять секунд представляют собой самое опасное время.