во внимание, — это радиокомпас. Проще летать в пространстве и во времени, чем следовать этой тонкой стрелке. Я рад, что новый прибор, «Такан», не пришел в смятение от вспышек.
Возможно, даже хорошо, что у меня сегодня нет напарника. Если находишься на краю грозы, очень непросто сохранить свою позицию. Единственная вещь, которой я никогда не пробовал делать, — это полеты строем во время грозы. Ближайший к этому по ощущению момент был, когда в День Авиации во время шоу мы летели незадолго перед сигналом к посадке. Кто-то подсчитал, что в тот день был самый жесткий воздух в году.
В тот день было назначено лететь всем самолетам эскадрильи; единый гигантский строй из шести ромбов лучших самолетов Военной Авиации F-84К. Я был очень удивлен, когда увидел, как много людей приехало по летней жаре на своих машинах, припаркованных бампер к бамперу, чтобы посмотреть, как в неподвижном небе летают несколько десятков старых боевых машин.
Наши самолеты выстроены в длинную линию перед открытой трибуной, установленной вдоль кромки одной из стояночных площадок. Я чувствовал себя неуютно, стоя в солнечных лучах перед своим самолетом во время паузы парада, рассматривая людей, ожидающих красную ракету — сигнала к началу. Если все эти люди выдержали трудности езды по жаре многие и многие мили, чтобы добраться сюда, то почему они не пошли служить в Авиацию и сами не стали летать? Из каждой тысячи собравшихся здесь девятьсот семьдесят не имели бы никаких проблем и трудностей в управлении самолетом. Но им больше нравится лишь смотреть.
Легкий звук выстрела — и сверкающая алая ракета чертит полосу в небе от самого пистолета адъютанта, стоящего рядом с генералом перед парадным строем. Ракета высоко парит по длинной дымовой дуге, а я быстро двигаюсь, так, чтобы скрыть себя от глаз толпы и поскорее пристегнуться ремнем к своему самолету вместе с 23 другими пилотами в 23 других самолетах. Прикрепив ботинки к педалям, я бросаю взгляд на длинную прямую линию самолетов и пилотов слева от себя. Никого нет справа от моего самолета номер 24, я последний человек в последнем ромбовом строе.
Я щелкаю застежкой парашюта и тянусь назад за плечевыми ремнями, старательно избегая тяжелого взгляда множества людей. Если им так уж интересно, то почему они давно не научились летать?
Поворот секундной стрелки часов самолета достигает 12, двигаясь вместе с секундными стрелками часов в 23 других самолетах. Это что-то вроде танца; синхронное представление всех пилотов, которые дают сольные выступления в свои выходные. Батарея включена. Ремни пристегнуты, кислородный шланг присоединен. Секундная стрелка достигает деления на вершине циферблата. Воспламенение включено. Толчок моего стартера — лишь маленькая часть громадного взрыва, вызванного включением двух дюжин двигателей. Это действительно громкий звук, звук моторов. Первые ряды зрителей подаются назад. Но ведь они приехали, чтобы услышать именно это, звук этих моторов.
Позади нас поднимается одинокий столб зноя, который покрывает дымкой деревья на горизонте и стелется в воздухе, растворяясь в пастели неба. Я достаю свой белый шлем с удобного места в футе от моей головы. Я застегнул его на подбородке (сколько раз мне рассказывали о пилотах, терявших свои шлемы во время прыжка с парашютом лишь потому, что ремешок на подбородке не был застегнут?); переключатель инвертора — в нормальное положение.
Если воздух и был абсолютно спокойным сегодня утром, то сейчас, пропущенный через реактивные двигатели 23 самолетов впереди меня, он превратился в сплошной вихрь. День уже обещает быть жарким. Первый самолет строя, самолет командира эскадрильи, завис после взлета в кипящем июльском полуденном воздухе.
Уже в воздухе я буду следить за тем, чтобы избежать реактивной струи моего Ведущего при полете ниже уровня других самолетов, но сейчас нет способа избежать попадания под вихрь, который сплошным потоком несется по взлетно-посадочной полосе. Ведь я поднимаюсь на крыле Третьего Бейкера Блу, после того как в этот тихий день вся эскадрилья пронеслась передо мной по белой бетонной взлетной полосе длиной полторы мили.