Ричард Бах

Чужой на Земле

штуковины, а теперь я нетерпеливо жду, когда они коснутся земли и подтвердят точность моего глазомера. Палец отпустил гашетку; секундное нажатие — это длинная очередь.

Земля разлетается в стороны и вверх. Клуб пыли взбивается в нескольких футах от мишени, но это значит, что много пуль нашло дорогу к месту назначения, указанную белым пятнышком в центре прицела. Пыль еще клубится в воздухе, а правая перчатка уже тянет на себя утыканную кнопками ручку управления, и самолет уходит в сторону с набором высоты. Пока мой самолет и его тень мелькают над матерчатым квадратом, пули, которые могут в клочья изорвать бетонное покрытие шоссе, все еще хлещут воздух и дождем сыплются на землю.

— Рикошет Четыре атаку закончил. Я делаю крутой разворот вправо и оглядываюсь через плечо на мишень. Сейчас там всё тихо, и туча пыли рассеивается, смещаясь по ветру влево и покрывая мишень Тройки зыбким бурым облаком.

— Рикошет Ведущий, захожу на цель. В этот раз я целился ниже, чем следовало, с недолетом до мишени. Прощай мое стопроцентное попадание. В следующий заход надо будет чуть поднять перекрестие прицела; вывести его на верхушку черного круга. При этой мысли я улыбаюсь. Не так уж часто воздух бывает настолько спокоен, что позволяет мне думать о том, как бы установить прицел дюймом выше или ниже черной точки мишени. Обычно я рад, когда могу удержать прицел хотя бы на ее пляшущем квадрате. Но сегодня отличная погода для стрельб. Берегитесь, танки, таких безветренных дней.

Рикошет Два, захожу на цель. Ведущий, атаку закончил. Я наблюдаю за Двойкой и вижу себя, наблюдающего, в изогнутом плексигласе фонаря — марсианин да и только. Жесткий белый шлем, плавно изогнутый козырек опущен и делает меня похожим на статиста в кино о космических приключениях. Зеленая кислородная маска скрывает часть лица, не прикрытую козырьком, кислородный шланг уходит куда-то в сторону. Ни намека на то, что за всеми этими доспехами скрывается живое мыслящее существо. Отражение наблюдает за Рикошетом Два.

Вот они, серые дымки из его носовых пулеметов. Мишень ждет, храня полное спокойствие, словно простоит здесь еще не один год, пока кто-нибудь ее заденет. Затем резкий, мощный фонтан пыли. Слева от мишени, вздрогнув, оживает какая-то ветка и подпрыгивает высоко вверх. Медленно переворачивается в воздухе знакомым, неторопливым движением предметов, застигнутых ливнем пулеметных очередей. Сделав два полных оборота над землей, она грациозно исчезает в густой туче пыли. Бетонное шоссе разбивается в щебень, а ветка выживает. В этом есть что-то поучительное.

— Второй атаку закончил. — Дымки у пулеметных стволов исчезают. Машина отворачивает овальный нос к небу и уносится прочь от мишени. Так что же такого поучительного в этой ветке? Не переставая об этом думать, я бросаю машину в последний разворот перед заходом на цель, проверяю прицелы и снова упираю правый указательный палец прямо в альтиметр. Что же поучительного в этой ветке?

Из носовых пулеметов Тройки зазмеились серые дымки, я слежу за его заходом. Ровным счетом ничего. Будь эта мишень кучей хвороста, град меди и свинца мигом разнес бы ее в щепки. А этой ветке просто повезло. Если ты веточка везучая, значит, непременно выживешь.

— Третий атаку закончил. Сигнальный щит поднят белым полем вверх, тумблер в положении пулеметы, рывок ручкой управления вправо, и мой самолет снова испуганным зверем метнулся в сторону, и небо померкло от перегрузки на вираже, и противоперегрузочный костюм снова сжимает меня в тугих объятиях накачанного воздуха.

Управляя самолетом, я никогда не спешу настолько, чтобы перестать думать. Даже на стрельбах, когда скорость достигает 370 узлов, а самолет несется в нескольких футах над землей, мысли идут своим чередом. Когда события сменяют друг друга за доли секунды, изменяется не ход мыслей, а сами события. И они послушно замедляют свой бег, когда возникает необходимость поразмыслить.

Вот и этой ночью, надежно захватив «Таканом» лаонский радиомаяк, я могу подумать на досуге, и события послушно так раздвигаются во времени, что семь минут между призрачным Абвилем и радиомаяком Лаона промелькнут как одно мгновение. Это не я мчусь сквозь время, когда лечу, это время мчится сквозь меня.