Даниил Андреев

Роза мира (Часть 3)

история превращается не только в мертвую схему, но

в прямую подделку науки - подделку, прикрывающую свою

неспособность отвечать на элементарные вопросы или

догматическими разглагольствованиями, или притворным

незамечанием этих вопросов.

Не будем пугаться слов. Да: избыток телесных сил и мужание

народного духа, в котором, при неутраченной еще до конца

внутренней цельности, пробуждается стремление вдаль, - вот, в

психологическом плане, проявление этого иррационального фактора

в разбираемую нами эпоху. Что же это за непреодолимый зов,

увлекавший землепроходцев дальше и дальше? Что это за

непонятный инстинкт (употребим уж этот таинственный термин,

более загадочный, чем 'эфир' в физике недавнего прошлого)?

Но нет никакой необходимости представлять себе инвольтацию

демиурга непременно в виде головокружительного озарения или

потока ослепительных образов. Напротив: такая форма инвольтации

- или инспирации - явление далеко не частое. Оно предполагает

развитую личность, яркую индивидуальность, даже некую

специфическую одаренность, близкую отчасти к художественной, но

не идентичную ей: скорее, это один из видов одаренности

религиозной. Демиургическая же инвольтация 'человека массы'

знает совсем иные пути. В такой душе демиург не бушует подобно

буре; такому уму он не внушает никаких огромных идей, не

распахивает перед такой душой ни космических панорам, ни

этических горизонтов. Он совершает другое: он поднимается из

глубин души бессловесным, грозным и непререкаемым зовом

Бессознательного.

Голосами Бессознательного говорят с человеком массы и

другие инстанции: каросса, уицраор, Соборная Душа народа, даже

Велга. Различить эти голоса можно только по характеру

пробуждаемых ими чувств и внушаемых ими деяний.

А деяния, внушавшиеся землепроходцам, сводились к одному -

только к одному, но великому: силами нескольких сотен богатырей

захватить и закрепить за сверхнародом российским грандиозные

пространственные резервы - всю пустующую территорию между

массивами существующих ныне на земле культур. Ни один казак, ни

один герой сибирских завоеваний этого, конечно, даже

приближенно не понимал. Перед каждым возникала не эта общая

историческая цель, а мелкая, частная, конкретная: бороться за

свое существование путем устремления на Восток за горностаем,

за белкой, за соболем. Всего этого имелось в изобилии в уже

захваченных местах; но остановиться почему-то было невозможно.

Этому мешали дикие запахи с неведомых пустошей Востока,

ударяющие в ноздри и пьянящие как вино. Этому мешало курлыканье

журавлей, трубные клики оленей - напряженные, страстные,

вольные голоса звериного мира. Этому мешала синеватая дымка,

затуманивавшая на востоке дремучий лесной горизонт. Этому

мешали бездомные ночлеги, костры, лица и рассказы товарищей,

песни, удалая жизнь. Даже само солнце мешало этому, поднимаясь

над таинственными восточными просторами, словно указывая молча

путь и цель. Главное же - мешала собственная кровь, учившая

именно так понимать голоса ветра и солнца, зверей и птиц, -

кровь, гудящая по жилам властным призывом вдаль, внеразумным и

провиденциальным хмелем бродяжничества.

Да это даже не психология, это просто поэзия! - скажет

кто-нибудь. Что же, разве историческая наука выше поэзии, чтобы

позволять себе смотреть на нее свысока? А если они равноценны,

если они должны друг друга оплодотворить, то закономерна не

только история поэзии, но и поэзия истории. В особенности же не

стоит иронизировать над поэтическим элементом в истории тому,

кто без привлечения на помощь этого элемента не сумел ответить

на поставленные вопросы ничем, кроме словесного топтания вокруг

них или же стыдливого молчания.

Показательно, что демон государственности долгое время

оставался в стороне от движения землепроходцев. Это видно хотя

бы по той безучастности, с какой Российское государство взирало

на занятие русским народом огромных земель на Востоке. Когда

это движение началось. Первый Жругр был поглощен другим:

санкция демиурга была утрачена и самое существование уицраора

клонилось к концу. Тут было уж не до Сибири. Второй же Жругр на

протяжении всех трех столетий своего существования понимал

просторы Азии только как второстепенную статью государственного