узнал его и, может еще поэтому, не
сопротивлялся. Так они прошагали метров пятьдесят до поворота в
темный, словно ожидающий крика, квартал.
Теперь мужчина увлек Божива в онемевшую подворотню,
каблуки зацокали по бетону так, будто подворотня ожила и от
ужаса заклацала зубами.
Боживу не хотелось идти, но он шел, потому что не хотел
выказывать трусость, и он понимал, что эти его шаги, и даже не
исключено, что сразу же там, в глубине двора, окажутся
последними в этом городе, в мире.
Юра давно ожидал чего-нибудь подобного, но память
подсказывала ему, что только трусость может победить человека,
и больше никто.
Божив был уверен, что его не оставят в покое, потому что
он уже сказал свое слово. Говорить может каждый, но слушать...
В глубине двора, в тесноте темноты Божив отдернул свою руку, и
ему это удалось, но он вовсе не кинулся бежать, хотя все
обстоятельства позволяли ему это сделать, и теперь он увидел,
точнее разглядел, как его пленитель слегка суетнулся в его
сторону, но успокоился: Юра бесстрашно, как вкопанный стоял на
месте.
-- Что ты намерен делать, Купсик? -- хладнокровно спросил
Юра.
-- Васильев, -- ответил мужчина.
-- Что?
-- Моя фамилия Васильев, уважаемый Юрий Сергеевич.
-- С каких это пор я стал уважаемым?
-- С тех пор, как вы укокошили художника, -- и Купсик
постучал в какую-то дверь впереди. Сейчас же скрипнула темнота,
широкое лезвие света полоснуло рядом с Боживым.
-- Привел? -- спросили Купсика из-за приоткрытой двери.
-- Да, -- коротко ответил тот.
Дверь во мгновение распахнулась настежь -- это Купсик
отдернул ее за ручку.
В небольшом коридоре с невысоким потолком никого не
оказалось, когда после предложения Купсика Божив проследовал за
ним внутрь помещения.
В крохотной комнате в плетеном деревянном кресле сидел
человек, и Божив незамедлительно узнал его.
-- Добрый вечер, -- обратился тот к Юре с какой-то
приторной, но взволнованной лаской в голосе.
-- Здравствуйте, Остап Моисеевич, -- прицелившись всем
своим вниманием, ответил Божив этому человеку.
А прицелился Юра прямо в глаза Остапу Моисеевичу, который,
не обращая внимания на отношение к нему вошедшего, рукавом
пиджака протер по своему носу, и на рукаве осталась тонкая
влажная полоска.
-- У вас насморк, Остап Моисеевич? -- попытался съязвить
Юра, чтобы этим самым подчеркнуть свое спокойствие и готовность
ко всему.
-- У меня сегодня ты, -- и Остап Моисеевич бросил на
секунду взгляд в сторону Васильева. И Купсик одобрительно
оскалился. -- В гостях, -- добавил Остап Моисеевич, снова
обращаясь к Боживу. Юра, не спрашивая разрешения, развалился в
кресле напротив Остапа Моисеевича.
-- Молодец, -- приветствовал тот, -- я ценю в тебе твою
уверенную наивность.
-- Спасибо, -- наигранно улыбнулся Божив, -- но похвалы
без халвы, все равно что сука без кобеля.
-- Ясно, -- принял вызов Остап Моисеевич. -- Васильев, --
обратился он к своему компаньону, -- приготовь нам кофе. -- И
Купсик не говоря ни слова удалился в соседнее помещение.
-- Кофе -- это хорошо, -- взбодрился Божив,
почувствовавший, что расплата с ним принимает затяжной характер
и есть надежда уйти отсюда живым.
-- Я бы тебе посоветовал быть более сговорчивым, Божив,
ха-ха, -- расхохотался Остап Моисеевич и вольготно откинулся на
спинку кресла.
-- А если нет? -- осведомился Юра.
-- Ты знаешь, Божив, здесь только два пути: либо
договоримся, либо договоришься ты.
-- Вы сказали 'договоримся'? -- отвечал Божив. -- Это
хорошо, ибо подчеркивает, возможно, что договоритесь и вы.
-- Я ценю остроту, -- после некоторого молчания заговорил
Остап Моисеевич, -- но самая острая острота, в конце концов,
переходит... в нежность, ибо острее нежности нет ничего на
свете.
-- Неужели мы с вами сможет когда-нибудь расцеловаться,
Остап Моисеевич?
-- Да, я уже предложил свой поцелуй, теперь очередь за
вами.
-- Значит, очередь за мной? -- Но Остап Моисеевич
промолчал. -- Короче, -- активизировался Божив, -- что вы от
меня хотите?
-- А-а, вот и кофе, -- театрально воскликнул Остап
Моисеевич в глаза, -- халва прибыла, Юрий Сергеевич. Теперь все
трое потягивали кофе из чашечек и некоторое