Всеслав Соло

Изида или Врата Святилища (Часть 1)

храма.

-- Я имею в виду -- отсюда или оттуда.

-- А, да нет, отсюда.

-- Ясно, а что так стараешься не своим голосом говорить?

-- Понимаешь, я тут не один, вернее, один, но не

полностью. Этот тип смылся.

-- Ты что, влез куда-то?

-- Да, в председателя кооператива.

-- Понятно. И что собираешься делать?

-- Да есть кое-какие соображения.

-- А что Эзоповым языком заговорил?

-- Страхуюсь на всякий случай, откуда я знаю, как у тебя

дела.

-- Да нет, все нормально, можешь говорить напрямую.

-- Хорошо, -- сказал я и немного задумался: 'Стоит ли

все-таки Ивана привлекать, вмешивать в эти обстоятельства? Не

должно бы мне поступать так слабо и подчеркивать в себе

незадачливого ученика. И для меня медвежья услуга, и для Ивана

-- слабинка учителя'.

-- Ты что замолчал?

-- Думаю, что сказать.

-- Слушай, тебя что, заблокировали или сам играешь?

-- Заблокировали.

-- Ну это пустяк. Помочь?

-- Думаю, что не надо. Это мое недоразумение, мне и

расхлебывать.

-- Ну, смотри, тебе виднее.

-- Слушай, ты меня, Иван, извини, в случае чего я тебе

позвоню, хорошо?

-- Ладно.

-- Как у тебя дела, Иван? Как живешь? Работаешь?

-- Дела по-старому, правда, диссертацию успел защитить по

медицине. Занятия продолжаю.

-- Не женился?

-- Женился, не так давно.

-- Папкой скоро будешь?

-- Да, эта проблема намечается.

-- Поздравляю, -- с грустноватым оттенком сказал я и тут

же решил закончить разговор:

-- Ну, ладно, Иван, я заканчиваю, пойду потихоньку.

-- Ну ладно, пока, звони.

-- Пока, Иван, -- подытожил я и уверенно повесил трубку на

автомат, и душа у меня заныла немного, вспомнились былые

времена, когда я работал директором кинотеатра. Я вышел из

телефонной будки в слегка расстроенных чувствах, но с твердой

уверенностью продолжать борьбу, хотя моя устремленная позиция и

находилась в расплывчатом состоянии, пока я длительно

присутствовал в Астрале, но здесь, на Земле, на физическом

плане, среди вороха страстей телесного преобладания я снова

захотел обладать своим земным телом, и мне даже порою уже

бывало не то чтобы трудно, скорее грустновато в минуты

необходимости покидать земное тело Гриши, ибо немало я уже в

него вживался, и каждый раз, с ним расставаясь, я хотел

возвращения. Я привыкал к нему, словно к одежде, без него я

начинал себя чувствовать голым и даже, в какой-то мере,

несовершенным, лишиться его для меня все больше начинало

означать потерю любимой вещи, старого, удобного костюма, таким

образом, я все больше привязывался к Гришиному физическому

телу, и я еще не имел подобного опыта инородного вживления души

на столь продолжительный срок, и потому не мог предвидеть, во

что это все выльется, ведь не исключена была возможность, что

моя инородная душа, насильственно вживленная в тело

председателя кооператива, примет его, как благодатную почву, и

пустит корни, но чувственные корешки уже появились, как

очертания моей теперешней грусти. 'Вот так, -- подумал я, --

могу остаться Гришей'.

И тут произошло вот уж совсем неожиданное: среди туманной

суеты прохожих, среди хаотичного их движения, в густоте

уличного шума промелькнуло поодаль от меня, как некий знакомый

сгусток, напряжение, и оно обозначилось, активизировалось в

моей памяти раньше, чем я это смог проанализировать, мне ничего

не оставалось, как ринуться за своей импульсивностью, что за

маленьким ребенком-шалуном, и стеснительно оправдывать ее

поведение

-- Золотов! -- не успев подумать, окликнул я человека в

старом подранном костюме, совершенно обвисшем на его довольно

упитанном теле. Он стоял и крикливо рекламировал газету.

-- Самая клеветническая газетенка! -- подкрякивал он

голосисто, потрясая пачкой газет у себя над головой. -- Берите,

покупайте, самая дешевая газетенка в городе!

Некоторые из прохожих неохотно, но останавливались: кто-то

поглазеть на газетчика, а кто-то и вступить в перерекания с

ним, подбросить ему какое-нибудь испачканное слово, другой

останавливался, чтобы купить.

Золотов, продолжая выкрикивать и одновременно на ходу

реализовывать свой товар, впился в меня глазами, лишь на

мгновение отводя их, присматривая за публикой.