жизни, среди которых приходится жить,
трудиться и искать ответа на свои вопросы и сомнения. Эта война, великая
европейская война, в возможность которой я не хотел верить и реальности
которой долго не желал допускать, стала фактом. Мы оказались погруженными в
войну, и я видел, что ее необходимо считать великим memento mori,
показывающим, что надо торопиться, что нельзя верить в 'жизнь', ведущую в
ничто.
Кстати, о выражении 'очевидные нелепости'. Оно относится к книжке,
которая была у меня в детстве. Книжка так и называлась - 'Очевидные
нелепости', принадлежала к ступинской 'библиотечке' и состояла из таких,
например, картинок, как изображения человека с домом на спине, кареты с
квадратными колесами и тому подобное. В то время книжка произвела на меня
очень сильное впечатление - в ней оказалось много картинок, о которых я так
и не мог понять, что в них нелепого. Они выглядели в точности так, как и
обычные вещи. И позднее я стал думать, что книга на самом деле давала
картинки из подлинной жизни, потому что по мере взросления я все больше
убеждался, что вся жизнь стоит из 'очевидных нелепостей', а последующие мои
переживания только укрепили это убеждение.
Война не могла затронуть меня лично, по крайней мере, до окончательной
катастрофы, которая, как мне казалось, неизбежно разразится в России, а
может быть, и во всей Европе; но ближайшее будущее ее пока не сулило. Хотя,
разумеется, в то время эта приближающаяся катастрофа выглядела лишь
временной, и никто не мог представить всего того внутреннего и внешнего
разложения и разрушения, которое нам придется пережить.
Подводя итоги всем своим впечатлениям о Востоке и в особенности об
Индии, мне пришлось признать, что по возвращении моя проблема оказалась еще
более трудной и сложной, чем к моменту отъезда. Индия и Восток не только не
потеряли для меня своего очарования как страны 'чудесного', но, наоборот,
это очарование приобрело новые оттенки, которые раньше не были заметны. Я
ясно видел, что там можно обрести нечто, давно исчезнувшее в Европе, и
считал, что принятое мною направление было правильным. Но в то же время я
убедился, что тайна сокрыта лучше и глубже, нежели я мог до тех пор
предположить.
Отправляясь в путь, я знал, что еду искать школу или школы. Уже давно
пришел я к убеждению о необходимости школы. Я понял, что личные,
индивидуальные усилия недостаточны, что необходимо войти в соприкосновение с
реальной и живой мыслью, которая должна где-то существовать, но с которой мы
утратили связь.
Это я понимал; но сама идея школ за время моих путешествий сильно
изменилась и в одном отношении стала проще и конкретнее, а в другом -
холоднее и отдаленнее. Я хочу сказать, что для меня школы во многом утратили
свой чудесный характер.
К моменту отъезда я все еще допускал по отношению к школам многие
фантастические возможности. 'Допускал' сказано, пожалуй, слишком сильно.
Лучше сказать, что я мечтал о возможности сверхфизической связи со школами,
так сказать, на 'другом плане'. Я не мог выразить этого ясно, но мне
казалось, что даже первое соприкосновение со школой могло бы иметь чудесную
природу. Например, я воображал, что можно установить контакт со школами
далекого прошлого, со школами Пифагора, Египта, строителей Нотр-Дама и так
далее. Мне казалось, что при таком соприкосновении преграды времени и
пространства должны исчезнуть. Сама по себе идея школ была фантастической, и
ничто, относящееся к ней, не представлялось мне чересчур фантастичным. Я не
видел противоречия между этими идеями и моими попытками найти школы в Индии.
Мне казалось, что как раз в Индии можно установить некий контакт, который
впоследствии сделается постоянным и независимым от внешних препятствий.
Во время обратного путешествия, после целой серии встреч и впечатлений,
идея школы стала для меня более ощутимой и реальной, утратив свой
фантастический характер. Вероятно, это произошло потому, что, как я понял,
'школа' требует не только поиска, но и 'отбора' или выбора - я имею в виду
выбор с нашей стороны.
Я не сомневался в том, что школы существуют, но в то же время пришел к
убеждению, что школы, о которых я слышал и с которыми сумел войти в
соприкосновение, были не для меня. Эти школы откровенно религиозного