Петр Демьянович Успенский

В поисках чудесного. Фрагменты неизвестного учения

что те же самые

исполнители должны будут играть и танцевать в сценах, изображающих как

'белого', так и 'черного' магов, и что они сами и их движения должны быть в

первой сцене привлекательными и красивыми, а во второй - уродливыми и

отталкивающими.

- Понимаете, таким образом они увидят и изучат все стороны самих себя;

поэтому балет имеет огромное значение для самоизучения, - сказал Гурджиев.

В то время я понимал все это весьма смутно, однако меня поразило

некоторое несоответствие.

- В газетной заметке, которую я видел, сказано, что ваш балет будет

поставлен в Москве, что в нем примут участие известные балетные танцовщицы.

Как вы это соотносите с идеей самоизучения? - спросил я. - Ведь они не

станут играть и танцевать, чтобы изучать себя.

- Все это далеко еще не решено, - возразил Гурджиев, - да и автор

заметки, которую вы прочли, не был вполне информирован. Все может выйти

совсем по-другому. А с другой стороны, те, кто будут участвовать в балете,

сами увидят, нравится он им или нет.

- А кто напишет музыку? - спросил я.

- Это тоже не решено, - ответил Гурджиев. Больше он ничего не сказал, и

я вновь столкнулся с этим 'балетом' только через пять лет.

Однажды в Москве я беседовал с Гурджиевым. Я рассказывал о Лондоне, где

мне случилось остановиться на короткое время, об ужасающей механизации,

которая в крупных городах все возрастает; без нее, вероятно, было бы

невозможно жить и работать в этих гигантских 'заводных игрушках'.

- Люди превращаются в машины, - говорил я. - Несомненно, иногда они

становятся совершенными машинами. Но я не думаю, что они способны мыслить:

если бы они пытались мыслить, они не стали бы такими прекрасными

механизмами.

- Да, - сказал Гурджиев, - это верно, но только отчасти. Прежде всего,

вопрос заключается в том, какой ум люди используют во время работы. Если они

используют тот ум, какой следует, они смогут думать еще лучше, работая с

машинами. Но при условии, что они будут думать тем самым умом.

Я не понял, что Гурджиев подразумевает под 'тем самым умом'. Понял я

это гораздо позднее.

- И во-вторых, - продолжал он, - механизация, о которой вы говорите,

вовсе не опасна. Человек может быть человеком (он подчеркнул это слово),

работая с машинами. Есть другой вид механизации, гораздо более опасный:

самому сделаться машиной. Думали вы когда-нибудь о том, что все люди сами

суть машины?

- Да, - ответил я, - со строго научной точки зрения все люди - это

машины, управляемые внешними влияниями. Но весь вопрос в том, можно ли

принять этот научный взгляд.

- Научный или ненаучный - для меня все равно, возразил Гурджиев. - Я

хочу, чтобы вы поняли, что именно я говорю. Посмотрите, все эти люди,

которых вы видите, - и он указал на улицу. - Все это просто машины и ничего

более.

- Я думаю, что понимаю вашу мысль, - сказал я. - Я часто думал, как

мало в мире такого, что могло бы противостоять этой форме механизации и

избрать свой собственный путь.

- Вот тут-то вы и делаете величайшую ошибку, - промолвил Гурджиев. - Вы

думаете, что существует нечто, способное противостоять механизации, нечто,

выбирающее свой путь; вы думаете, что не все одинаково механистично.

- Ну конечно, нет, - возразил я. - Искусство, поэзия, мысль - вот

феномены совершенно другого порядка!

- В точности такого же! - был ответ Гурджиева. - Их деятельность так же

механична, как и все прочее. Люди это машины, а от машин нельзя ожидать

ничего, кроме механического действия.

- Очень хорошо, - сказал я, - но разве нет таких людей, которые не

являются машинами?

- Может быть, и есть, - сказал Гурджиев. - Но только это не те люди,

которых вы видите. И вы их не знаете. Мне хочется, чтобы вы поняли именно

это.

Мне показалось довольно странным, что Гурджиев так настаивает на этом

пункте. Его слова были ясными и неоспоримыми; вместе с тем мне никогда не

нравились такие короткие и всеобъемлющие метафоры, которые упускают моменты

различия. Я постоянно утверждал, что различия самая важная вещь, и для того,

чтобы что-то понять, необходимо прежде всего увидеть, в каких моментах

явления отличаются друг от друга. Поэтому мне представилось несколько

неправильным, что Гурджиев настаивает на этой идее, которая