хотя бы одну из молодых женщин.
— Они пересекут твой путь, когда наступит время, —
сказала Флоринда. — Тебе не нужно ускорять встречу с ними.
Прежде чем понять, что говорю, я обнаружила, что обвиняю
ее, Мариано Аурелиано и Исидоро Балтасара в моей
неосведомленности. Я сказала ей, что непрактично — скорее даже
невозможно — полагать, что мне нужно ждать, пока какие-то
неизвестные женщины пересекут мой путь, и верить, что я смогу
узнать их по чему-то такому непостижимому, как их внутренний
свет. Как обычно, чем больше я жаловалась, тем лучше себя
чувствовала.
Флоринда не обращала на меня внимания.
— Одна, две полных ложки и одна для чайника, —
произнесла она нараспев с преувеличенным британским акцентом,
как будто распределяла чай. Затем самым небрежным тоном она
заметила, что очень своенравно и непрактично было для меня
относиться к Исидоро Балтасару как к мужчине, и даже думать об
этом.
— Что ты имеешь в виду, я не понимаю, — сказала я,
защищаясь.
Она пристально смотрела на меня, пока я не покраснела. —
Ты точно знаешь, что я имею в виду, — заметила она, потом
налила чай в кружки. Быстрым движением подбородка она указала,
какую из двух я должна взять. С пакетом печенья в руке она села
на кровать Исидоро Балтасара, ту, которая была ближе всего к
кухне. Медленно, маленькими глотками она пила чай. Я села рядом
с ней и делала то же.
— Ты не изменилась совсем, — внезапно сказала она.
— Об этом уже очень много раз говорил мне Исидоро
Балтасар несколько дней назад, — резко ответила я. — Я же все
равно знаю, что очень изменилась.
Я сказала ей, что мой мир вывернулся наизнанку после
возвращения из Соноры. Очень длинно я описала ей то, как нашла
новую квартиру, как переехала, оставив все, что имела. Она
ничего не говорила, только кивала, но сидела тихо и была
неподвижна, как статуя.
— На самом деле не очень большая заслуга то, что я
отказалась от рутины или стала сдержанной, — уступила я,
нервно смеясь и запинаясь из-за ее молчания. — Любой в близком
контакте с Исидоро Балтасаром забудет, что существуют границы
между ночью и днем, между буднями и праздниками. — Я взглянула
в ее сторону, довольная своими словами. — Время только
протекает и дает путь… — Пораженная странной мыслью, я не
смогла закончить предложение. Никто на моей памяти никогда не
говорил мне об отказе от рутины или о том, чтобы стать
сдержанной. Я внимательно посмотрела на Флоринду, потом мой
взгляд невольно отпрянул. Она ли это сделала? — спросила себя
я. Откуда у меня взялись эти мысли? И еще сильнее озадачивало
то, что я знала смысл этих слов.
— Должно быть, это знак: что-то в тебе близко к тому,
чтобы вырваться, — сказала Флоринда, как если бы она следовала
за ходом моих мыслей. Она продолжала говорить, что все, что бы
я ни делала так успешно в сновидении, не наполняло мои часы
бодрствования необходимой твердостью, необходимой
самодисциплиной, нужной для жизни в мире магов.
— Я никогда не делала ничего подобного в своей жизни, —
сказала я. — Дай мне отдых. Для меня это все очень ново.
— Конечно, — с готовностью согласилась она. Положив
голову на подушку, Флоринда закрыла глаза. Она молчала очень
долго, и мне казалось, что она уснула, поэтому я вздрогнула,
когда услышала:
— Настоящее изменение — это не изменение настроения или
отношения, или внешности. Настоящее изменение заключается в
полной трансформации себя.
Видя, что я готова возразить ей, она прижала пальцы к моим
губам и прибавила:
— То изменение, о котором я говорю, не может произойти в
три месяца или за год, или за десять лет. Оно требует всей
жизни. — Она сказала, что чрезвычайно трудно стать чем-то
другим, чем уже сформировавшийся человек.
— Мир магов — это сон, миф, но он реален, как и
повседневный мир, — продолжала Флоринда. — В порядке
постижения и функционирования в мире магов мы должны сбросить
повседневную маску, которая надета на наши лица со дня
рождения, и надеть другую маску, маску, которая позволит нам
видеть себя и свое окружение таким, каким оно действительно
является: захватывающие дух события, которые освещают наше
мимолетное существование лишь однажды и никогда больше