она, — особенно если мы откинем верх. — Ее голос
звучал счастливо и мечтательно. — Я обожаю путешествовать
ночью в машине с откинутым верхом.
Я охотно выполнила ее пожелание. Было почти четыре часа
утра, когда мы оставили позади Эрмосильо. Небо, неяркое и
черное, испещренное звездами, казалось самым высоким из тех,
что мне приходилось видеть. Я ехала быстро, тем не менее
казалось, что мы вообще не движемся. В свете фар без конца
появлялись и исчезали шишковатые силуэты кактусов и мескитовых
деревьев. Казалось, что они все были одной и той же формы,
одного и того же размера.
— Я упаковала с собой несколько сладких булочек и полный
термос чампуррадо, — сказала Делия, доставая свою корзину с
заднего сидения. — Утро наступит до того, как мы доберемся до
дома целительницы.
Она налила мне полчашки густого горячего шоколада,
приготовленного с маисовой мукой, и накормила рулетом
по-датски, давая мне кусочек за кусочком.
— Мы проезжаем через волшебную страну, — сказала она,
прихлебывая восхитительный шоколад. — Волшебную страну,
населенную воюющими людьми.
— Что это за воюющие люди? — спросила я, стараясь, чтобы
это не прозвучало снисходительно.
— Яки, народ Соноры, — сказала она и замолчала, вероятно
оценивая мою реакцию. — Я восхищаюсь индейцами яки, потому что
они постоянно воевали, — продолжала она. — Сначала испанцы, а
затем мексиканцы — не далее как в 1934 году — испытали
храбрость, хитрость и безжалостность воинов яки.
—Я не в восторге от войны или от воинственных людей, —
сказала я. Затем, чтобы оправдать свой резкий тон, я объяснила,
что происхожу из немецкой семьи, которая была разлучена войной.
— У тебя другой случай, — заключила она. — У тебя не
было идеалов свободы.
— Минутку! — возразила я. — Именно потому, что я
поддерживаю идеалы свободы, я нахожу, что война так
отвратительна.
— Мы говорим о двух различных видах войны, — настаивала
она.
— Война есть война, — заметила я.
— Ваш вид войны, — продолжала она, не обращая внимания
на мое замечание, — ведется между двумя братьями, которые оба
являются правителями и сражаются за верховенство. — Она
наклонилась ко мне и настойчивым шепотом добавила: — Тот вид
войны, о котором говорю я, ведется между рабами и хозяевами,
которые думают, что люди — их собственность. Заметила разницу?
— Нет, — упрямо настаивала я и повторила, что война —
это война, независимо от причин.
— Я не могу согласиться с тобой, — сказала она, громко
вздохнув и откинувшись назад на своем сиденье. — Возможно,
причина наших философских разногласий в том, что мы вышли из
различных социальных реальностей.
Удивленная выбранными ею словами, я автоматически сбросила
скорость. Мне не хотелось показаться грубой, но слушать ее
концептуальные академические разглагольствования было настолько
нелепо и неожиданно, что я ничего не могла с собой поделать и
расхохоталась.
Делия не обиделась. Она с улыбкой глядела на меня,
оставаясь вполне довольной собой.
— Если ты хочешь понять то, о чем я говорю, тебе нужно
изменить восприятие.
Она высказала это настолько серьезно и тем не менее
настолько доброжелательно, что я почувствовала себя
пристыженной за свой смех.
— Ты можешь даже извиниться за то, что смеялась надо
мной, — добавила она, словно прочитав мои мысли.
— Действительно, я хочу извиниться, Делия, — произнесла
я, искренне осознав это. — Я ужасно сожалею о моей грубости. Я
была так удивлена твоими формулировками, что просто не знала,
как поступить. — Я бросила на нее быстрый взгляд и добавила
сокрушенно: — Вот и рассмеялась.
— Я не имела в виду социальные оправдания твоего
поведения, — сказала она, дернув от досады головой. — Я имела
в виду оправдание из-за непонимания положения человека.
— Я не знаю, о чем ты говоришь, — сказала я с тревогой и
почувствовала, как ее глаза сверлят меня насквозь.
— Как женщина, ты должна понимать это положение очень
хорошо, — произнесла она. — Ты была рабыней всю жизнь.
— О чем ты говоришь, Делия? — спросила я в раздражении
от ее дерзости, впрочем, сразу смягчилась, подумав, что,
несомненно, бедная индеанка имела невыносимого мужа-тирана. —
Поверь мне,