увидел меня в горах.
— Кроме того, ложь, что твой друг Гумерсиндо — сын
Эванс-Притчарда, — добавила я, прежде чем он оправился от
удивления, вызванного нашей встречей. — Не так ли?
Он сделал умоляющий жест, чтобы я больше ничего не
говорила. Казалось, что он ни капли не смущен. Но в его глазах
было такое простое и неподдельное любопытство, что мой
праведный гнев быстро улетучился. Он мягко взял меня за
запястье, словно опасаясь, что я уйду.
Когда его беседа со студентами закончилась, он молча повел
меня к уединенной скамейке, которая стояла в тени огромной
сосны в северной части кампуса (в США — название студенческого
городка (прим. ред.)).
— Все это так странно, что я воистину теряю дар речи, —
сказал он по-английски, когда мы сели. Он смотрел на меня так,
словно все еще никак не мог поверить, что я сижу рядом с ним.
— Я не думал, что когда-либо снова с тобой встречусь, —
продолжил он задумчиво. — После того, как мы расстались, мы с
моим другом — кстати, его зовут Нестор — долго говорили о
тебе и пришли к выводу, что ты была полупризраком. — Тут он
внезапно перешел на испанский и сказал, что они даже вернулись
на то место, где мы расстались, надеясь найти меня.
— Почему ты хотел меня найти? — спросила я по-английски,
уверенная, что в ответ он скажет по-английски, что я ему
понравилась.
По-испански невозможно сказать, что кто-то кому-то просто
понравился. Ответ должен быть более явным и вместе с тем более
точным. В испанском можно либо выразить хорошее отношение — те
caes bien, либо изобразить всеобъемлющую страсть — те gustas.
Мой откровенный вопрос поверг его в долгое молчание.
Впечатление было такое, что у него внутри идет борьба —
говорить или не говорить. Наконец он сказал, что наша с ним
встреча в тумане в тот день произвела в нем основательный
переворот. Когда он это говорил, на его лице был написан
восторг, затем он голосом, в котором звучало глубочайшее
благоговение, добавил, что когда он увидел меня в лекционной
аудитории, ему чуть конец не пришел.
— Почему? — спросила я.
Он задел мое самолюбие. Тотчас же я об этом пожалела,
поскольку была уверена, что он собирается мне сказать, что по
уши влюблен в меня. А это будет чересчур волнующее признание, и
я не найдусь, что ответить.
— Это очень длинная история, — промолвил он, все еще
погруженный в задумчивость. Он скривил губы, как будто говорил
сам с собой, репетируя то, что собирался произнести.
Я узнала характерные признаки, когда мужчина готовится
сделать выпад.
— Я не читала твоих работ, — сказала я, чтобы направить
его в другое русло. — О чем они?
— Я написал пару книг о магии, — ответил он.
— О какой магии? О шаманстве, спиритуализме или о чем?
— Ты знаешь что-нибудь о магии? — спросил он с нотками
ожидания в голосе.
— Конечно, знаю. Я рядом с этим росла. Я провела
значительное количество времени в прибрежной части Венесуэлы —
эта область славится своими магами. В детстве большую часть
летних месяцев я проводила в семье ведьм.
— Ведьм?
— Да, — подтвердила я, польщенная его реакцией. — Моя
нянька была ведьмой. Это была негритянка из Пуэрто Кабелло. Она
заботилась обо мне, пока я не стала подростком. Мои родители
работали, и когда я была ребенком, они с радостью оставляли
меня на ее попечении. У нее гораздо лучше выходило
присматривать за мной, чем у любого из моих родителей. Она
предоставляла мне возможность делать все, что я захочу. Мои
родители, естественно, позволяли ей брать меня с собой куда
угодно. Во время школьных каникул мы с ней отправлялись
навестить ее семью. Это была не кровная семья, это была семья
ведьм. И хотя мне не разрешалось принимать участие ни в одном
из их ритуалов и сеансов транса, я там немало увидела.
Он посмотрел на меня с любопытством, словно не верил своим
глазам. Затем спросил с лукавой улыбкой:
— А что говорило о том, что она — ведьма?
— Все. Она убивала цыплят и предлагала их богам в обмен
на их благосклонность. Она и ее знакомые ведьмы и колдуны —
мужчины и женщины — танцевали до тех пор, пока не впадали в
транс. Она произносила тайные заклинания, в которых была
заключена сила, способная излечить ее друзей и навредить ее
врагам.