я посмотрела на Мариано Аурелиано, я почувствовала в
нем подобие насмешки над моей предыдущей вспышкой. Я с трудом
могла вспомнить, что же вызвало гнев, доведший меня до слез.
Делия потянула меня за руку и попросила помочь другим
женщинам распаковать из разнообразных корзинок, которые они
принесли с собой, фарфоровые тарелки, хрустальные бокалы и
богато украшенное столовое серебро. Женщины не говорили ни со
мной, ни друг с другом. И только слабые вздохи удовольствия
слетали с их губ, когда Мариано Аурелиано открыл сервировочные
блюда. Там были тамалес, энчиладас, тушеное с перцем горячее
мясо и домашние лепешки. Не пшеничные — которые были обычными
в Северной Мексике и которые я не очень любила, — а маисовые
лепешки.
Делия передала мне тарелку с маленькими порциями от
каждого блюда. Я ела так жадно, что закончила раньше всех.
— Это самая восхитительная еда, которую я когда-нибудь
пробовала, — выплеснула я свои чувства, подождав в надежде на
добавку несколько секунд.
Но никто мне ничего не предложил. Чтобы скрыть свое
разочарование, я стала высказываться о красоте старинной
кружевной отделки по краям скатерти, вокруг которой мы сидели.
— Это моя работа, — сказала женщина, сидящая слева от
Мариано Аурелиано.
Она выглядела старой, с растрепанными седыми волосами,
которые скрывали ее лицо. Несмотря на жару, на ней были длинное
платье, блузка и свитер.
— Это настоящие бельгийские кружева, — объяснила она мне
вежливым, мечтательным голосом. Ее длинные, тонкие руки,
мерцающие от украшенных драгоценными камнями колец, любовно
задержались на широкой отделке. Очень подробно она рассказала
мне о своем рукоделии, показывая виды петель и ниток, которые
она использовала для отделки. Иногда я на мгновение улавливала
выражение ее лица сквозь массу волос, но не смогла бы сказать,
как она выглядела.
— Это настоящее бельгийское кружево, — повторила она. —
Часть моего приданого. — Она подняла хрустальный бокал,
сделала глоток воды и добавила:
— Они тоже часть моего приданого. Это — хрусталь
Баккара.
У меня не было сомнений, что это так. Восхитительные
тарелки — каждая из них отличалась от другой — были из
тончайшего фарфора. Я сомневалась, остались ли замеченными мои
взгляды, бросаемые украдкой, когда женщина, сидевшая справа от
Мариано Аурелиано, приободрила меня.
— Не пугайся. Возьми посмотреть, — убеждала она меня. —
Ты среди друзей. — Усмехаясь, она подняла свою тарелку. —
Лимож, — произнесла она, потом быстро подняла мою и отметила,
что эта была марки Розенталь.
У женщины были детские, тонкие черты лица. Она была
небольшого роста, с круглыми черными глазами, обрамленными
густыми ресницами. У нее были черные волосы, переходящие на
макушке в белые. Они были зачесаны назад и собраны в виде
тугого маленького шиньона. В том, как она осаждала меня
прямыми, личными вопросами, ощущалась сила, граничащая у нее с
холодностью.
Я ничего не имела против ее инквизиторского тона. Я
привыкла переносить бомбардировку вопросами, которые задавали
мне мой отец и братья, когда я шла на свидание или начинала
какое-нибудь дело по своему усмотрению. Я возмущалась этим, но
для нашего дома это были нормальные взаимоотношения. Таким
образом, я никогда не училась, как нужно беседовать. Беседа для
меня заключалась в парировании словесных атак и своей защите
любой ценой.
Я была удивлена, что принудительный опрос, которому
подвергла меня эта женщина, не заставил меня почувствовать себя
обороняющейся стороной.
— Ты замужем? — спросила женщина.
— Нет, — ответила я мягко, но решительно, желая, чтобы
она сменила тему.
— У тебя есть мужчина? — настаивала она.
— Нет у меня никого, — возразила я, начиная чувствовать,
как во мне стала просыпаться моя старая обороняющаяся личность.
— Есть ли тип мужчины, к которому ты неравнодушна? —
продолжала она. — Есть ли какие-то черты личности, которые ты
предпочитаешь в мужчине?
На мгновение мне показалось, что она смеется надо мной, но
она, как и ее подруги, выглядела искренне заинтересованной. Их
лица, выражавшие любопытство и ожидание, успокоили меня. Забыв
о своем воинственном характере и том, что, возможно, эти
женщины настолько стары, что годятся мне в