не
осталось, кто мог бы подтвердить, что во всем виноват был именно Лютер, а
совсем не бедная Сари. Но только теперь и ты берегись, берегись, Эбнер. — Я
намерен последовать указаниям своего деда, — спокойно сказал Эбнер.
Старик кивнул, однако по-прежнему встревоженно смотрел на молодого
человека, причем было заметно, что он не особенно доверял его словам. — А
откуда вы узнали, дядя Зэбулон, что я приехал? — спросил тот. — Люди
сказали. И я посчитал своим долгом поговорить с тобой, На всех Уотелеях
лежит печать проклятия. Те, кто сейчас уже лежат в земле, когда-то вели дела
с самим дьяволом. Много тогда слухов ходило обо всяких ужасных вещах — о
чем-то вроде тех, что были и не людьми, и не рыбами, а — так, середина на
половину, Жили вроде на суше, но надолго уплывали далеко-далеко в море, и
что-то там в них росло, изменялось, отчего они совсем странными и чудными
становились; или еще о том, что случилось тогда на Сторожевом холме с
Лавинией Уилбэр, и о том, что нашли тогда рядом со Сторожевым камнем… Боже
мой, меня всего трясет, когда вспоминаю об этом… — Дедушка, ну что ты так
расстраиваешься, — укоризненным тоном произнес мальчик. — Не буду, не буду,
— с дрожью в голосе проговорил старик. — Да, сейчас уже все в прошлом, все
забыто. Помню только я один, да еще те, кто унесли свои знаки вниз — знаки,
которые указывали на Данйич. Поговаривали, что это слишком страшное место,
чтобы о нем кто-то узнал…
Он покачал головой и замолчал. — Дядя Зэбулон, — робко вмешался Эбнер,
пытаясь хоть что-то уяснить в невнятном бормотании старика, — понимаете, я
ведь сам-то никогда не видел тетю Сари. — Нет-нет, мой мальчик, тогда ее уже
держали взаперти, Кажется, это было еще до твоего рождения. — Но почему? —
Об этом знал только Лютер — и Господь Бог. Но Лютера уже нет, а Господь,
похоже, не очень-то хочет вспоминать про то, что есть еще такое место как
Данвич. — А что делала тетя Сари в Иннсмауте? — Родню навещала. — Там что,
тоже Уотелеи живут? — Не Уотелеи. Марши. Старый Обед Марш, который был
кузеном нашего отца Обед и его жена, которую он нашел себе, когда плавал за
море — на Понапе это было, если ты знаешь, что это такое. — Слышал про такое
место. — Правда? А я и не знал. Говорят, Сари навещала кого-то из Маршей —
то ли сына Обеда, то ли внука, сейчас толком и не помню. Да в общем-то,
никогда особо этим и не интересовался — не очень меня все это и волновало.
Она была ничего собой, ладная такая, а когда вернулась, то, говорят, стала
совсем другой. Пугливая какая-то. Беспокойная. И вскоре твой дед запер ее в
той комнате, где она и просидела до самой своей смерти. — А когда это —
вскоре? — Месяца через три-четыре, Но Лютер никогда не объяснял, почему он
так сделал. И никто ее с тех пор не видел, пока ее не вынесли из дома в
закрытом гробу. Два, а то и три года назад это было. А где-то примерно через
год после того, как она вернулась из Иннсмаута, у них в доме что-то
произошло — крики, вопли, драки. Многие тогда в Данвиче слышали это, да
только никто не решился пойти и посмотреть, в чем там дело. А на следующий
день Лютер объявил, что у Сари случился припадок. Может, именно так оно и
было, а может, и еще что-то…
— А что еще могло быть, дядя Зебулон?
— Проделки дьявола, вот что, — поспешно проговорил
старик. — Но я совсем забыл — ты же у нас теперь образованный. В роду
Уотелеев не так много было образованных. Это все Лавиния — она читала
страшные книжки, да только плохо это на ней сказалось. И Сари — она тоже
некоторые из них читала. А вообще, по мне все это учение — сущая ерунда, от
него только еще труднее живется. Лучше, когда совсем необразованный, совсем.
Эбнер улыбнулся. — А ты не смейся, парень! — Я не смеюсь, дядя Зебулон,
и вполне с вами согласен. — Ну ладно… Так вот, если тебе придется
столкнуться с ними лицом к лицу, я думаю ты знаешь, что надо делать. Не
станешь стоять как столб и думать-раздумывать, а просто станешь действовать.
— В отношении кого я буду действовать? — Я и сам бы хотел это знать, Эбнер,
да вот только не знаю. Один Господь знает. Еще Лютер знал, но Лютер мертв.
Сдается мне, что Сари тоже знала, но ведь и она умерла. А потому сейчас
никто не знает, что это был за страх. Если бы я ходил в церковь, то молился
бы за то, чтобы и ты ничего не узнал. Но если тебе все же это удастся, то