Пряха
Яркий свет ударил в глаза, сообщая Дуччо о новом дне. Нос сразу почувствовал характерный для длительных военных стоянок запах гари и нечистот, разносящийся ветром на много верст вокруг, а спина предательски чесалась из-за соломенной лежанки именно там, до куда человек дотянуться не может. Уже несколько дней полусонному взору открывается свод изрядно потрепанной палатки, соседские лежанки, сброшенные в кучу латы, вытоптанная трава и тазик с водой.
Потянувшись, впрочем, без особого удовольствия, Дуччо сел и принялся прохрустывать каждую косточку в теле, нечеловечески изгибаясь и выворачиваясь: тяжелый доспех спасает жизнь от удара мечом или другим оружием, однако нещадно прессует каждый позвонок и сустав, взимая свою плату за хорошую службу хозяину. После недавнего перехода и позорного поражения короля Иоанна во время, как тот уверял, решающей осады, правая нога Дуччо ныла не переставая, словно издеваясь над ним, а вместе с ней издевалась и дождливая погода, не способствующая заживлению. Еще раз потерев глаза, юный Марацци все же пересилил свою немоготу и настроение и восстал из мертвых, прихрамывая потащившись к импровизированному умывальнику.
Кроме гари и запаха нечистот, ветер разносил и множество характерных для лагеря звуков: крики командующих, звон точильных камней, ругань в очереди за провизией, громкие шутки и не менее громкий смех, стук топоров и грохот от поваленных деревьев в близлежащих лесах, одноголосные песни, непременно перерастающие в хоровое пение. Еще два года назад, будучи в первом своем походе на Восток, Дуччо видел и слышал во всем этом романтику. Возможно, восточный колорит этому способствовал, а теперь, чем ближе Иоанн и его войско подбираются к сердцу Мирской Империи, тем меньше воодушевления в сердце Дуччо остается. Откровенно говоря, ему плевать на амбиции короля и его Священные войны, лишь семья и ее честь держит среднего брата Марацци на передовой бессмысленной войны против Галлия.
Алезандер и Вьери, судя по всему, отправились за провизией: кажется, Дуччо слышал, как Вьери нелестно и очень громко отозвался об одном тучном господине, влезшим, как понятно из гневной тирады младшего брата, в очередь перед ним и Алезандером.
Распоряжений сверху не поступает, каждое кольцо на кольчуге справно и отполировано, накидка с синим крестом выстирана, так что Дуччо погрузился в свои мысли, многозначительно разглядывая дыры и заплаты на палатке, где ютится он, его братья и еще несколько человек. Будь ты простолюдин с копьем или же благородный рыцарь с мечом и гербом, роскошные шатры на войне полагаются лишь королям. Иоанн, к слову, расположился в самом центре лагеря на пригорке, дабы быть защищенным и контролировать ситуацию. Заметив, как Дуччо разглядывает палатку, один из командующих прервал его размышления и очень громко подробно объяснил, что все снаряжение, включая палатки, должно быть в полностью рабочем состоянии.
Дуччо не в первый раз получает от старших по званию за дырявую палатку, однако штопать ее нет смысла: она настолько прохудилась, что любая иголка может уничтожить ее окончательно. Но, дослушав командующего, юный Марацци послушно согласился и обещал все исправить.
Только Дуччо вновь погрузился в мысли, как его опять прервали:
– Благородный господин! Благородный господин! Вижу, с Богом вы и идете и за Бога! Здоровья вам! Я лично всегда был на стороне короля и Крестного Королевства! Наш бывший владыка, император Галлий, не ведает, куда ведет свой народ!
– Полно тебе расшаркиваться и унижаться, – проницательным голосом проговорил Дуччо, не менее проницательным взглядом осматривая посетителя. – Что тебе нужно?
– Так ведь… – опешил тот, явно не ожидая такого ответа на свою лесть. – Так ведь… Дероном меня зовут, господин, из соседней деревушки пришел. Я рад, очень рад, что леса здешние королю пригодились и на славное дело идут! Да только дичь разбежалась вся от вырубки да шума, а я охотник, охотой и живу, и семью свою содержу. Так негде стало охотиться-то, благородный господин. Может, у вашей светлости найдется кусочек хлеба черствого али еще чего съестного?
Дуччо знал, что не откажет несчастному, лишившемуся пропитания из-за Иоанна и его армии, частью которой является сам, однако дворянская честь обязывала быть сдержанным и всегда обдумывать любое действие. Юный Марацци вновь смерил охотника взглядом, а тот, решив, что ничего ему не светит, стал тараторить:
– Благородный господин! Не скупись, господин! Вижу, палатка ваша худая совсем, ваша же палатка? Ваша? Так я справить могу! То есть не я, но бабка одна, пряха, так ее все и кличут, Пряха то есть, господин! Моя деревня к югу отсюда будет, если пойдете ровно на юг, так халупу Пряхину то есть и увидите на подходах! Вы ей шепните, что от Дерона будете, она вам и вашу заштопает палатку-то и новую соорудит! Смилуйтесь, господин! Все под одним Богом ходим же!
“Странно слышать про одного Бога от человека, еще две недели назад поклонявшегося идолам Мирской Империи”, подумал Дуччо, но все же не смог отказать и приказал дождаться его. По пути к пункту выдачи провизии, средний брат встретил двух других и вкратце обрисовал ситуацию.
– А ну как обманул? – предположил Вьери.
– Зачем бы ему врать дворянину? Безопаснее было бы получить отказ от Дуччо… – начал было Алезандер, но поперхнулся смехом, а вслед за ним рассмеялся и Вьери; лишь Дуччо стоял с каменным лицом, перебарывая смущение.
Чтобы Дуччо отказал кому-нибудь в помощи? Нет, это нонсенс. То знали все в семье Марацци, и именно эта наивная невозможность отказать всякий раз по-доброму смешила семью.
– Извини, брат! – все еще не до конца успокоившись и улыбаясь протянул Алезандер. – Зачем бы этому Дерону лгать дворянину и подставлять голову под топор палача, если можно получить отказ от Дуччо и пойти просить к кому-нибудь другому?
– Так ведь он местный, – возразил Вьери, – совсем недавно Галлию небось дифирамбы пел и статуям поклонялся. Не привык еще или не знает попросту, что в королевстве за обман дворянина бывает.
– Прекрасно он знает о наших законах, – вмешался Дуччо, – он же мне про Бога стал говорить, знал, как надавить. Раз про Бога знает, то и с законами знаком хотя бы из уст имперских жрецов, поливающих грязью наш уклад жизни.
– Дуччо, ты ведь знаешь, мы твоим решениям, даже не самым понятным, доверяем всегда, – заговорил Алезандер после минутного молчания, – но эта еда, – он помахал малюсеньким свертком перед носом Дуччо, – это все, что нам отпустили на троих. Если мы поделимся, у нас не останется ничего.
– Вьери, ты еще стрелять не разучился?.
– Не должен был. Самый меткий в трех владениях! – гордо запрокинув голову и выставив ногу вперед заявил Вьери.
– Дерон сказал, что дичи здесь было много. Не могла же она за несколько недель исчезнуть совсем, верно, брат? Пока я у Пряхи буду, сходите поохотьтесь, вспомните, как Алезандер тебя учил на слух стрелять! Вот потеха была!
В этот раз Дуччо и Вьери засмеялись в голос, а Алезандер с нервной улыбкой незаметно потер правую ягодицу, украшенную шрамом от стрелы младшего брата.
– Ну вот! И развеетесь, и отужинаем, как короли! И палатка у нас будет всем на зависть!
Нерешительность на лицах братьев наконец полностью улетучилась, план был предельно прост и результативен. Дойдя до палатки, троица гордо вручила Дерону сверток с едой. Тот поначалу хотел спросить, почему так мало, но решил не испытывать судьбу и пошел вперед задом, кланяясь добрым и милосердным господам в пол.
***
Проводив братьев на охоту и свернув палатку в небольшой кулек, Дуччо направился прочь от лагеря прямо на юг. Никогда он раньше не замечал последствий прохода королевской армии: вытоптанная земля, вместо леса сплошные пни, кострищи каждые несколько десятков метров и воронье, кружащее над павшими, которых не нашли и не отвезли на телеге в братскую могилу. Слишком яркая картина, чтобы не запомнить ее. Неужели Дуччо и правда никогда не смотрел назад? На земли Востока он пришел через западную границу, продолжал двигаться по прямой и вышел через восточную, после чего армия сделала небольшой крюк и двинулась параллельной пути наступления дорогой, что севернее на добрую сотню верст. Похоже, Дуччо действительно никогда не оглядывался и не видел цены благородства, семейной чести и Священной войны.
От этих мыслей ужасающий воображение пейзаж казался более мрачным, чем есть, и более драматичным. Самооправдание, основанное на отсутствии здесь поселения, с треском рушилось от воспоминаний о Востоке, где любая дорога проходила через множество городов и деревушек, где вместо пней из земли могли торчать остовы крестьянских домов, а вороны могли кружить над останками детей или крестьян, не воинов. И почему эти походы названы Священными? Жрецы Крестного Королевства с детства твердили ему среди прочих истину о возможности самого Бога объявить войну на земле, и тогда она назовется Священной, но те же жрецы говорили о недопустимости насильственного обращения людей в веру Анзерата. Король Иоанн всегда объявляет о Священных войнах против язычников, но не нарушает ли он тем самым волю Бога и не прикрывает ли свою жажду власти?
Дуччо всегда почтительно относился к Богу и писанию об Анзерате, в мирное время проводя ровно семнадцать часов в неделю в молитвах. В моменты худобы или счастья просил он у небес совета и благословения, благодарил Бога, болтал с ним от радости и жаловался от несчастья. Словом, прекрасно знал, что такое говорить с Богом; но что такое, когда Бог говорит с ним? Он никогда не думал об этом, довольствуясь своими монологами и не настаивая на диалоге. А есть ли вообще Бог? Почему допускает он кровопролитие? Почему голодают хорошие люди, а отпетые мерзавцы наживают все больше добра? Совершенно новые, дикие для сердца Марацци вопросы заполонили разум.
Выйдя на пригорок, Дуччо заприметил низенькую землянку, вокруг которой совершенно без присмотра паслись козы, не трогающие, впрочем, огород и будто привязанные к жилищу невидимыми нитями. До скромной обители Пряхи прямо с пригорка ведет узкая неприметная тропа, поросшая самыми разными травами, многие из которых Дуччо видел впервые. Ступив на тропку, юный Марацци остановился на мгновение и встряхнулся: отчего-то его передернуло, а на сердце стало легче, мысли о правильности совершенного стали пропадать. С каждым новым шагом он будто становился легче, но потому идти хотелось медленнее, наслаждаться чувством легкости и наступающего умиротворения. Проходя небольшую поеденную козами полянку Дуччо, не зная сам, почему, подмигнул животным и добродушно улыбнулся.
От землянки шел белый дым, никаких загонов поблизости не оказалось. Скуден огород или нет, Дуччо понять не сумел, слишком уж странные или редкие культуры на нем росли: листья, переливающиеся на солнечном свете цветами радуги, нечто похожее на петрушку и укроп, но твердое, словно дерево, лежащие в стороне от грядок выкопанные клубни самых разных форм, размеров и цветов, от оранжевого до лазурного. Уже десять минут рассматривал он причудливые растения и не мог остановиться, пока не раздался голос из землянки. Очевидно, хозяйка услыхала гостя и не совсем была довольна его любопытством. Но зайти в землянку оказалось не просто, лишь на второй и третий раз, как Дуччо обошел жилище Пряхи, наконец-то появились окна и заветная дверь. Да, именно появились, чему удивился и Дуччо. Он попытался было обойти дом в обратную сторону и удостовериться в том, что увидел, только окна и дверь никуда не исчезали. Почесав затылок и мысленно пожурив себя за глупость, Дуччо наконец толкнул дверь.
Петли оказались веревочными, задубевшими, от земляного пола поднялось в воздух облако пыли. Юный Марацци предусмотрительно просунул голову в появившийся проем, дабы оценить обстановку: по центру единственной комнаты находится глиняная печь замысловатой формы, слева от входа расположена пара простых деревянных скамей, наполовину сгнивших, и таких же качеств столик. Прямо под потолком, который оказался слишком низок для роста Дуччо, рядом с печью висит кухонная утварь. Справа от двери налажена лежанка, к слову, гораздо удобнее на вид, чем та, на которой ночует теперь юный воин, с большим сундуком у подножия. Внимание Марацци привлекли пять небольших ларчиков, находящихся в углублении в стене у изголовья лежанки: каждый ларец перемотан цепью и закрыт на свой огромный навесной замок. Как ни странно, расположение окон изнутри кажется совершенно отличным от расположения окон снаружи, да и дверь будто должна быть в другом месте.
– Заходи, Дуччо Лев Марацци, наследный дворянин, рыцарь короля Иоанна, – проскрипела сухим голосом старуха, восседающая на голой земле прямо напротив печки и собирающая пух с послушно лежащей у ее ног козы. – Дерон заходил, предупредил, что господин нагрянет. Палатка твоя уже готова, старую можешь выбросить.
– Почему Лев? – спросил Дуччо, зайдя все же внутрь и игнорируя остальную часть фразы. Потолок оказался так низок, что юный Марацци не просто сгорбился, но будто поклонился всему, что было в землянке, и в таком положении застыл над старухой.
– Это ты сам скоро узнаешь, господин. Это то, что ты уже не сможешь изменить, разве что добьешся по-другому. Давай лучше палатку посмотри.
Пряха на удивление легко поднялась с пола, почти что подпрыгнула. На ее груди зазвенела связка из пяти ключей, с которыми она, отыскивая нужный, направилась к стене с ларчиками, что-то нашептывая себе под нос. Дуччо оцепенел от непонимания происходящего и мог лишь наблюдать за действиями загадочной старушки, которая чуть ли ни пританцовывала в такт потрескиванию углей в печи.
Скрип замка, звон цепи, удар металла об землю. Последний звук слишком хорошо знаком Дуччо: с ним обычно падает наземь тяжелая кавалерия или закованные в железо снаряды катапульт, но чтобы упавший замок заставил содрогнуться землю, такого Дуччо никогда не видел.
– Открывай ларец, смотри, нравится али нет, – тем же сухим голосом но с задорным блеском в глазах проскрежетала Пряха, протягивая отпертый сундучок Дуччо.
Что же это за палатка такая, которую под замком хранят? Не сразу, но разобравшись с механизмом, открывающим ларец, Дуччо, почему-то, не спешил проверять работу старухи. Взяв крышку одной рукой, он медленно открывал ее, по мере чего чувствовал ту же самую легкость, что была с ним на тропинке. Он бы отдал десять лучших палаток, даже десять королевских шатров, чтобы это чувство никогда не покидало его.
Наконец раздался щелчок, крышка зафиксировалась, а Дуччо ослепила вспышка, похожая на сотню молний сразу. Лишь теперь, лишь на один миг вспомнил он сегодняшний сон и его конец. Земля вновь ушла из-под ног.
***
Проморгавшись, Дуччо обнаружил себя в наполненном ничем пространстве, по которому и скользил, словно птица или ангел. Пространство это еще более, чем тропка или ларец, наполняли суть воина умиротворением и спокойствием, заставляли забыть о треволнениях за семью, окутывая каждый дюйм тела. Что-то невидимое обвивает его руки и тащит за собой во все стороны сразу, пока наконец не отлипает от Дуччо рядом с Пряхой, держащей в одной руке ключи, а в другой – веретено.
Старуха выпрямила спину, запрокинула голову назад, простирая руки то ли вверх, то ли вниз или право и лево – понять было невозможно, да и не хотелось этого Дуччо: он просто наслаждался спокойствием. Молочное белое ничто и все простирается на бесконечность в даль, мерцая ярким светом; оно наполнено мелкой будто мошкарой, светящейся, слово искры костра. Воздух здесь ни свежий, ни затхлый, – его просто нет.
Старуха, застыв в странной позе, от центра живота и во все стороны стала обрастать той же белой материей, но мерцающей быстрее и ярче, а мошкара в необыкновенном танце кружилась над нею. Все превращение заняло несколько часов, а может, и несколько секунд, когда наконец пред Дуччо предстал сияющий столп высотой в несколько ростов взрослых мужчин, что довольно скоро, однако, уменьшился до размеров и вида яблока и завис в пространстве перед Дуччо.
– Здравствуй, Дуччо из рода Марацци, наследный дворянин, рыцарь чести короля Иоанна, – громогласно объявило сияющее теперь белоснежно белым и золотым оттенками фруктообразное нечто.
Дуччо хочет потребовать ответов, попросить отпустить, спросить, кто или что перед ним, но все вопросы, в мгновение ока возникающие в мыслях молодого Марацци, еще быстрее, чем появились, улетучиваются от чувства безопасности и какого-то родного тепла, исходящего от яблока.
– Обвыкни пока, – предложило нечто, – а Я начну. Ты оказался здесь, ибо просил Моей помощи и совета. Ты оказался здесь, ибо Моя помощь и Мой совет были даны тебе в грезах. Ты оказался здесь, ибо проигнорировал свои грезы, в коих и есть тебе помощь и поддержка Мои. Но ты всегда благодаришь, не замечая Моих ответов, всегда усердно молишься по канонам Крестного Королевства, хоть для меня не важна форма молитвы, и сегодня ты наконец увидел, чего стоят Священные войны, якобы объявленные Мною.
Судя по словам яблока, выходило, что оно есть Бог. Кому расскажешь, так не поверят: божественное яблочко, ага, как же. И все же логика, как и известные Дуччо законы физики, не работали здесь. Как мог, он сопротивлялся своим ощущениям, но в конце концов последняя линия обороны, построенная на фактах из писания Анзерата и научений жрецов, пала перед всеобъемлющим чувством тепла и любви. Может, это другой Бог? Может, есть другие Боги, всегда отвечающие и любящие?
– Наконец ты сделал шаг в сторону Пути. Это прекрасно! – яблоко радостно сделало несколько вращений вокруг своей оси, будто подпрыгнув и приземлившись на месте. – Если бы ты и раньше шел, доверяя чувствам, ты бы не сомневался, что Я отвечаю тебе!
– Ты Бог? – с удивлением в глазах осведомился Дуччо.
– Я Есмь! Самый, что ни на есть, Бог. Что тебя смутило?
– Ты яблоко?
– Я все и Я ничто, Я Бета и Дельта, помнишь? Я форма всего, что Я создал, и все, что Я создал, – моя форма. Знаю, у тебя на языке вертится вопрос, да не один, так что задавай.
– Где мы?
– Это абсолютный мир, где пребываю Я.
– Абсолютный?
– Абсолютно абсолютный. Ты, наверное, уже заметил, что не можешь определить, где верх и низ, жарко тебе или холодно, чувствуешь ты злость на короля Иоанна или же благоговеешь пред ним? Абсолют не делится на полярности, ибо это не надо абсолюту, но подробностей ты не поймешь, пока не поймешь, – с некой доброй улыбкой в голосе сказало яблоко.
– То есть, это твой дом, – заключил Дуччо.
– В определенном смысле да.
– В каком же мире живу я и другие люди?
– В относительном мире или мире относительного.
Дуччо вопросительно повел бровью, заранее, впрочем, зная, что Бого-яблоко проведет небольшую лекцию по его вопросу.
– В мире относительного все делится на две полярности. Холодное и горячее, право и лево, честь и бесчестье, храбрость и трусость. Так устроил Я, но тебе рано знать, зачем.
– Но почему?!
– Потому что это не пойдет тебе на пользу и не позволит сохранить твою жизнь, но создаст еще больше вопросов, от ответов на которые ты можешь потерять рассудок. Перейдем к делу, к твоему сну, что, по сути, есть Мой сон, посланный тебе как ответ на молитвы. Как ты считаешь, горячее лучше, чем холодное? Иными словами, что из горячего и холодного хорошо и плохо?
– Думаю, горячее, это плохо, а холодное, это хорошо, – опуская взгляд куда-то в область, где должен быть пол, и пожимая плечами, проговорил Дуччо.
– Ты так думаешь, ибо не раз бывал под градом горящих стрел в душном доспехе, а холодная вода утоляла твою жажду на Востоке и успокаивала ожоги. Иными словами, ты вынес суждение о явлениях горячего и холодного на основе своего жизненного опыта. Познав горячее, ты смог оценить холодное. Отношение к благородству и чести, как его видят ваши дворяне и король, это тоже суждение на основе своего опыта? Или же, подобно жрецам Анзерата, учителя и высокопоставленные господа твердили тебе свои суждения, которые ты принял на веру?
И действительно, Дуччо не задумывался о возможности иных трактовок понятий благородства и чести. Слова его наставников и учителей за много лет обучения врезались так глубоко в ум и так пустили корни в душе, что чужие мысли стали будто его собственными.
– Пожалуй, все чему я следую, я узнал извне, – ответил Дуччо.
– И-мен-но! – отрывисто, подобно учителю, успешно донесшему до учеников важную мысль, воскликнул Бог. – Однако у тебя достаточно опыта теперь, чтобы самому судить о чести, благородстве, войнах, Священных войнах, даже обо Мне.
– О тебе?! Как же это можно…
– Можно и нужно. Просто поверь на слово, а потом, может, поймешь. Или же твои предки поймут. В твоей жизненной копилке очень много опыта, на основе которого можно сделать выводы о том, кем ты являешься на самом деле. Но перейдем к Моему посланию, успешно тобою проигнорированному. То, что было во сне, это твое ближайшее будущее, которое еще можно изменить. Если же нет, ты погибнешь.
– Как? Боже, как не испить мне чашу сию?
– Не строй из себя Анзерата, он так не говорил.
– …
– Человек, которого твой народ назвал Божьим сыном, был таким же человеком, как и все, и таким же ребенком Бога, как все, просто он не верил, творя свои чудеса, что у него может не получится. Вернемся к твоей судьбе. Ты будешь подло отравлен, вся семья твоя будет отравлена на празднике в твою честь и в честь твоих братьев. Тебе не просто так станет плохо, твой организм будет отравлен с первым глотком из кубка, но яд, растворяемый обыкновенно в воде, при смешении с вином дольше остается незаметным для тела.
Дуччо хотел бы не верить своим ушам, да как не верить самому Богу. Марацци и Арто, конечно, не были близки, но и в открытых конфликтах никогда не находились. Зачем Августу травить весь род Марацци?
– Но ты действительно можешь изменить свое будущее, – уверило после недолгой паузы яблоко. – Тебе нужно сделать теперь всего три шага, чтобы ступить на путь. Ты хочешь знать их?
Дуччо молча кивнул, внимательно вслушиваясь в каждый звук.
– Для начала, перестань слишком много на себя брать. Из-за этого ты живешь чужую жизнь, из-за этого чужой смертью и умрешь. Дела семьи, это дела семьи, у которой есть глава, занимающийся этими самыми делами, а тебе-то всего двадцать лет, раньше тридцати отец тебя управлять семьей не допустит, ты сам знаешь. Так живи для себя, заботься о себе, не черствея при этом сердцем и не забывая о благодетели.
– Хорошо! – выкрикнул Дуччо, абсолютно уверенный, что у него получится, и абсолютно не понимающий, как ему начать жить по-новому.
– Потом пойми, что никакого отношения трактование вашими жрецами писания Анзерата не имеет ко Мне и к тому, какой Я. Я никогда не требовал от людей страдать или бояться Меня, никогда не брал от вас жертв. Вспомни, разве сам Анзерат по писанию хоть единожды был печален или говорил, что страдает?
Покопавшись в памяти, быстро пролистав текст, заученный почти наизусть, Дуччо отрицательно покачал головой.
– Он был счастлив каждый момент своей жизни, даже будучи в шаге от смерти. Самое смешное, Дуччо, что Анзерат сам выбирал, как относиться к событиям и как реагировать на них. Он осознанно делал себя счастливым! А еще смешнее то, что так может каждый человек, но почти все предпочитают быть заложниками иллюзорной печали в мире иллюзорных страданий. Но они просто никогда не чувствовали по-настоящему, а шли за готовыми решениями, очень удобными, но противными Моей сути.
– А что есть Твоя суть?
– Суть Моя есть любовь, в противовес которой я создал страх. Но и на этом мы подробно не остановимся. Перестань считать себя плохим, как того требуют жрецы, перестань умалять себя в Моих и своих глазах. Это второй шаг.
– А третий?
– А третий самый простой. Все необходимое для него у тебя есть. Третий шаг: вспомни, кто ты есть на самом деле, перестав быть тем, чем ты не являешься. Пройдя три первых шага, ты изменишь свою судьбу и сохранишь род Марацци. Кстати, очень скоро отец научит тебя одной мудрости, и брат твой спросит: “Какой?” Отец не ответит, но Я отвечу прямо сейчас. Ответ будет: “Твой.”
Яблоко резко расширилось, увеличилось в размерах и лопнуло, оставив после себя витающие золотые песчинки, а Дуччо почувствовал, как стал падать, определив наконец, где низ у этого пространства.
***
Очнувшись, юный Марацци обнаружил себя лежащим на небольшой полянке. Судя по окружению, здесь должна находиться землянка, но ни ее, ни странного огорода, ни пасущихся коз уже не было. Даже тропинки, по которой Дуччо пробирался к жилищу Пряхи, не оказалось на месте. В руках он сжимал не ларец, как думал, а сверток, в котором, впрочем, оказалась хорошей работы новая белоснежная палатка, а солнце на небе не отклонилось ни на градус, будто весь разговор с Богом занял не многие часы, как казалось, а пару секунд. Поднявшись, Дуччо к счастью обнаружил, что бесконечно ноющая нога наконец зажила, и бодрой походкой отправился на север к лагерю короля.
Там его уже ждали братья и другие соседи по палатке. Вьери хвастливо потрясал связкой ощипанных куропаток и улыбался, глядя на Дуччо. Алезандер же заканчивал приготовления костра.
– Ну как? Не обманул охотник оборванец? – не отвлекаясь от процесса вопросил Алезандер.
Дуччо молча протянул сверток прочим рыцарям, жившим с ним, и те незамедлительно возвели новое жилище на месте старого. Проходящий мимо командующий одобрительно кивнул Дуччо, увидав новую палатку, и, довольный послушанием своего солдата, направился вглубь лагеря. Совсем скоро куропатки шипели на вертеле, а рыцари травили байки вокруг костра. Подстреленной Вьери и Алезандером дичи оказалось так много, что часть ее пришлось раздать прочим воинам.
По-настоящему королевский ужин накликал сон, предательски уводящий Дуччо от осмысления сегодняшнего диалога. В сущности, ему был не ясен лишь третий шаг: кто на самом деле Дуччо? Дуччо есть Дуччо, сын Никколо Марацци, наследный дворянин и рыцарь Крестного Королевства. Кем же ему еще быть? Но сон все же взял свое.