– А ведь у тех, кто оплачивает и готовит террористов, «оппозиционеров» всех мастей, тоже есть матери, семьи, дети и они разыгрывают с ними заботливых отцов и матерей, сыновей и дочерей. Ходят по воскресеньям и праздникам в храмы и соборы для отправления религиозных обрядов и таинств. И, тем не менее, отдают преступные приказы об осуществлении террористических актов и начале войн, в которых гибнет здоровое трудоспособное мужское население и невоеннообязанные граждане: старики, женщины и дети… И ведь не верят они в Бога, не следуют Его заповедям, наставлениям и поучениям, а сами себя назначают богами над людьми на земле. И не задумываются, что этим самым чернят свои души и ниспровергают себя с земного Олимпа после окончания земной жизни в самый нижний и черный слой Мироздания, уготованный для утилизации черных и пустых душ преступных элементов всех мастей.
– Судить нас будут, как думаешь? – шепнул шагавший рядом с Иваном Алексеевичем один из еланских коммунистов.
– Едва ли…
– Побьют?
– Должно быть.
– Да ведь у них же нет расстрелов? Казаки так говорили, помнишь? – Иван Алексеевич промолчал, но и у него искрой на ветру схватилась надежда: «А ведь верно! Им нас нельзя будет расстрелять. У них, у сволочей, лозунг был выкинут: «Долой коммуну, грабежи и расстрелы!» Они, по слухам, только на каторгу осуждали… Осудят к розгам, к каторге. Ну, да это не страшно! На каторге посидим до зимы, а зимою, как только Дон станет, наши опять их нажмут!..»
Вспыхнула было надежда и погасла, как искра на ветру: «Нет, побьют! Озлели, как черти! Прощай, жизнь!.. Эх, не так бы надо было, а бить и вырубать все до корня!»
Он стиснул кулаки, зашевелил в бессильной ярости плечами и тотчас споткнулся, чуть не упал от удара сзади в голову.
– Как можно было надеяться на милость победителя, когда сами не отличались таковой. Большевики развязали террор, а затем и войну против народа, а затем его же стали ругать последними словами и сожалеть, что не перебили всех, способных дать им отпор. Верх цинизма…