– А вот в этом я согласен с Григорием. Не партиям, не отдельным их представителям, которые сегодня подают руку, а завтра пройдут мимо и не поздороваются, надо отдавать предпочтение, а нормальным людям, которые ведут себя как люди. И будут так себя вести и сегодня, и завтра, и послезавтра, которые подняли уровень своей человеческой зрелости и далеко ушли от человекообразных животных. Вот таким можно доверять вершить судьбы народа и страны.
– «Они воюют, чтобы им лучше жить, а мы за свою хорошую жизнь воевали, – все о том же думал Григорий под равномерный качкий ступ быков, полулежа в санях, кутая зипуном голову. – Одной правды нету в жизни. Видно, кто кого одолеет, тот того и сожрет… А я дурную правду искал. Душой болел, туда-сюда качался… В старину, слышно, Дон татары обижали, шли отнимать землю, неволить. Теперь – Русь. Нет! не помирюсь я! Чужие они мне и всем-то казакам. Казаки теперь поумнеют. Бросили фронт, а теперь каждый, как я: ах! – да поздно».
– Не зря говорят, что русский человек силен задним умом. Не научили нас думать наперед, или сами не хотели учиться, а чуть-что так сразу искать виноватого. А виноваты-то сами, потому что учиться не хотят на чужих ошибках – свои подавай. А своих ошибок понаделают, так попробуй исправь. И века может не хватить…
– Вокруг хуторского ревкома сгруппировалось несколько человек: Давыдка-вальцовщик, Тимофей, бывший моховский кучер Емельян и рябой чеботарь Филька. На них-то и опирался Иван Алексеевич в повседневной своей работе, с каждым днем все больше ощущая невидимую стену, разделявшую его с хутором. Казаки перестали ходить на собрания, а если и шли, то только после того, как Давыдка и остальные раз по пять обегали хутор из двора во двор. Приходили, молчали, со всем соглашались. Заметно преобладали молодые. Но и среди них не встречалось сочувствующих. Каменные лица, чужие, недоверчивые глаза, исподлобные взгляды видел на майдане Иван Алексеевич, проводя собрание. От этого холодело у него под сердцем, тосковали глаза, голос становился вялым и неуверенным. Рябой Филька как-то неспроста брякнул: