– Лет двадцать назад любили повторять фразу: «А кому сейчас легко?», которая как-то уравнивала и зачинателей перемен и простой народ, который этих перемен хлебнул и чуть не захлебнулся. И до сих пор не может расхлебать. А что молодежь – молодежь жить торопится, взять от жизни побольше да побыстрее, пока она хоть что-то дает. А старикам даже и телевизор уже смотреть тошно, особенно новости, в которых один негатив. Во всем ощущается какая-то безнадежность, бесперспективность, бессмысленность. Вся экономика привязана к нефте-доллару и никакого развития промышленности не планируется.
– Раньше времени высветлила седина лисью рыжевень коршуновской бороды, перекинулась на виски и поселилась там, вначале – как сибирек (степное колючее растение с жесткими листочками) на супеси – пучками, а потом осилила рыжий цвет и стала на висках полновластной соленая седина; и уже, тесня, отнимая по волоску, владела надлобьем. Да и в самом Мироне Григорьевиче свирепо боролись два этих начала: бунтовала рыжая кровь, гнала на работу, понуждала сеять, строить сараи, чинить инвентарь, богатеть; но все чаще наведывалась тоска – «Не к чему наживать. Пропадет!» – красила все в белый мертвенный цвет равнодушия. Страшные в своем безобразии, кисти рук не хватались, как прежде, за молоток или ручную пилку, а праздно лежали на коленях, шевеля изуродованными работой, грязными пальцами. Старость привело безвременье. И стала постыла земля. По весне шел к ней, как к немилой жене, по привычке, по обязанности. И наживал без радости и лишался без прежней печали… Забрали красные лошадей – он и виду не показал. А два года назад за пустяк, за копну, истоптанную быками, едва не запорол вилами жену. «Хапал Коршунов и наелся, обратно прет из него», – говорили про него соседи.