Но, отъехав несколько верст от Новочеркасска, Пантелей Прокофьевич увидел из окна аванпосты баварской конницы. Группа конных немцев двигалась по обочине железнодорожного полотна навстречу поезду. Всадники спокойно сутулились в седлах, упитанные ширококрупые лошади мотали куце обрезанными хвостами, лоснились под ярким солнцем. Клонясь вперед, страдальчески изогнув бровь, глядел Пантелей Прокофьевич, как копыта немецких коней победно, с переплясом попирают казачью землю, и долго после понуро горбатился, сопел, повернувшись к окну широкой спиной.
– Большинство граждан России, как некогда Пантелей Прокофьевич, после избрания первым президентом России Б. Н. Ельцина были «начинены взрывчатой радостью» и убеждены, что власть попала в надежные руки. Но когда рядом с президентом стали появляться по правую и по левую руку от него вовсе не русские и не коренные граждане России, а иммигранты, которые начали проводить не народную политику, не созидательную, а разрушительную для страны и народа, то «понуро сгорбатились и засопели»…
– Петро ласково глядел на брата, все так же длительно и нехорошо улыбаясь. Движением губ он стер улыбку, – огрубел лицом, сказал:
– Ты гляди, как народ разделили, гады! Будто с плугом проехались: один – в одну сторону, другой – в другую, как под лемешом. Чортова жизнь, и время страшное! Один другого уж не угадывает… Вот ты, – круто перевел он разговор, – ты вот, – брат мне родной, а я тебя не пойму, ей-богу! Чую, что ты уходишь как-то от меня… Правду говорю? – и сам себе ответил: – Правду. Мутишься ты… Боюсь, переметнешься ты к красным… Ты, Гришатка, до сих пор себя не нашел.
– А ты нашел? – спросил Григорий, глядя, как за невидимой чертой Хопра, за меловой горою садится солнце, горит закат и обожженными черными хлопьями несутся оттуда облака.
– Нашел. Я на свою борозду попал. С нее меня не спихнешь! Я, Гришка, шататься, как ты, не буду.
– Хо? – обозленно выжал Григорий улыбку.