– Человеческую жизнь сравняли с грязью. Это ли не безнравственно и не омерзительно!..
– Ты не думай, что есть люди из железа. Все мы из одного материала литы… В жизни нет таких, которые не боятся на войне, и таких, кто бы, убивая людей, не носил… не был нравственно исцарапанным. Но не о тех, с погончиками, болит сердце… Те – сознательные люди, как и мы с тобой. А вот вчера пришлось в числе девяти расстреливать трех казаков… тружеников… Одного начал развязывать… – Голос Бунчука становился глуше, невнятней, словно отходил он все дальше и дальше, – тронул его руку, а она, как подошва… черствая… Проросла сплошными мозолями… Черная ладонь, потрескалась… вся в ссадинах… в буграх… Ну, я пойду, – резко оборвал он рассказ и незаметно для Анны потер горло, затянутое, как волосяным арканом, жесткой спазмой.
– То-то и оно, что расстреливали и воевали не с режимом, а с народом, с такими же тружениками, какими когда-то были сами. Только вот одни как были тружениками, так и остались таковыми, как были прямолинейными в своих делах и словах, так и остались таковыми, а другие превратились в самых, что ни на есть бандитов и убийц трудового народа.
– Тираспольский отряд, потрепанный в боях с гайдамаками и шагавшими через Украину немцами, с боем прорвался на Дон, выгрузился из вагонов на станции Шептуховка, а так как впереди уже были немцы, то, с целью пробиться на север, в Воронежскую губернию, походным порядком пошел через юрт Мигулинской станицы. Разложившиеся под влиянием уголовных элементов, обильно наводнивших собою отряд, красногвардейцы, несмотря на угрозы и запрещения командного состава, бесчинствовали по дороге.
В ночь под 17 апреля отряд расположился на ночевку под хутором Сетраковым. По хутору разнесся слух, что красногвардейцы начали резать овец и на краю хутора изнасиловали двух казачек. А в это время трое верховых казаков, высланных из хутора, уже поднимали сполох в окрестных хуторах и станицах.