– Как же, господин есаул! Конечно, хочется поскорей вернуться. Нуждишки не мало приняли за войну.
– Едва ли, брат, скоро придется вернуться…
– Придется.
– Войну-то не кончили ведь?
– Скоро прикончат. По домам скоро, – упрямо настаивал Лагутин.
– Еще между собой придется воевать. Ты как думаешь?
Лагутин, не поднимая от луки опущенных глаз, помолчав, спросил:
– С кем воевать-то?
– Мало ли с кем… Хотя бы с большевиками.
И опять надолго замолчал Лагутин, словно задремал под четкий плясовой стук копыт. Ехали молча минуты три Лагутин, медленно расстанавливая слова, сказал:
– Нам с ними нечего делить.
– А землю?
– Земли на всех хватит.
– Ты знаешь, к чему стремятся большевики?
– Трошки припадало слыхать…
– Так что же, по-твоему, делать, если большевики будут идти на нас с целью захвата наших земель, с целью порабощения казаков? С германцами ведь ты воевал, защищал Россию?
– Германец – другое дело.
– А большевики?
– Что ж, господин есаул, – видимо, решившись, заговорил Лагутин, поднимая глаза, настойчиво разыскивая взгляд Листницкого, – большевики последнюю землишку у меня не возьмут. У меня в аккурат один пай, им моя земля без надобности… А вот, к примеру, – вы не обижайтесь только! – у вашего папаши десять тыщ десятин…
– Не десять, а четыре.
– Ну, все одно, хоть и четыре, – разве мал кусок? Какой же это порядок, можно сказать? А кинь по России – таких, как ваш папаша, очень даже много. Итак, рассудите, господин есаул, что каждый рот куска просит. И вы желаете кушать, и другие всякие люди тоже желают есть. Это ведь один цыган приучил кобылу не есть, – дескать, приобвыкнет без корму. А она, сердешная, привыкала, привыкала, да на десятые сутки взяла да издохла… Порядки-то кривые были при царе, для бедного народа вовсе суковатые… Вашему папаше отрезали вон, как краюху пирога, четыре тыщи, а ведь он не в два горла ест, а так же, как и мы, простые люди, в одно. Конечно, обидно за народ!.. Большевики – они верно нацеливаются, а вы говорите – воевать…