– Я ж, мий ридненький, и то балакаю нэ густо. Ты кажешь, – за царя, а шо ж воно таке – царь? Царь – каплюга, царица – курва, панским грошам от войны прибавка, а нам на шею… удавка. Чуешь? Ось! Хвабрыкант горилку пье – солдат вошку бье, тяжко обоим… Хвабрыкант – с барышом, а рабочий – нагишом, так воно порядком и пластуетця… служи, казак, служи! Ще один хрэст заробишь, гарный, дубовый… – Говорил он по-украински, но в редкие минуты, когда волновался, переходил на русский язык и, уснащая его ругательствами, изъяснялся чисто.
– Вот он диалог патриотов, «готовых умереть» за Веру, Царя и Отечество. Вот и говори после такого разговора, что люди бессловесное стадо, которое можно гнать куда угодно – хоть на танки со штыками, хоть на пулеметы на конях…
– Ты мне объясни вот что: война одним на пользу, другим в разор…
– Ну?
– Погоди! – зашептал Григорий, опаляемый гневом. – Ты говоришь, что на потребу богатым нас гонят на смерть, а как же народ? Аль он не понимает? Неужели нету таких, чтоб могли рассказать? Вышел бы и сказал: «Братцы, вот за что вы гибнете в крови».
– Як це так, вышел? Ты шо, сказывся? А ну, побачив бы я, як ты вышел. Мы ось с тобой шепчемся, як гуси у камыши, а гавкни ризко – и пид пулю. Черная глухота у народи. Война его пробудить. Из хмары писля грому дощ буде…
– Что же делать? Говори, гад! Ты мне сердце разворошил.
– А шо тоби сердце каже?
– Не пойму, – признался Григорий.
– Хто мэнэ с кручи пихае, того я пихну. Треба нэ лякаясь повернуть винтовки. Треба у того загнать пулю, хто посылае людей у пэкло. Ты знай, – Гаранжа приподнялся и, скрипнув зубами, вытянул руки, – подниметця вэлика хвыля, вона усэ снэсэ!
– По-твоему, что ж… все вверх ногами надо поставить?
– Га! Власть треба, як грязные портки, скынуть. Треба с панив овчину драть, треба им губы рвать, бо гарно воны народ помордувалы.
– А при новой власти войну куда денешь? Так же будут клочиться, – не мы, так дети наши. Войне чем укорот дашь? Как ее уничтожить, раз извеку воюют?