– Марксизм как русофобская и антигосударственническая идеология, казалось бы, сейчас для нас канул в Лету, стерся из памяти ныне живущих поколений. Но есть что-то, что осталось какой-то тяжестью в сердце. Есть что-то, что в глубине души не дает покоя, что было вбито в нее десятилетиями марксистской пропаганды железно: «Российская империя, царь – абсолютное зло. При царе народу было плохо, и только революция освободила его от ига царского самодержавия». И народ верил, потому что другой марксистской аксиомой, которую ему вколотили, была та самая: «Религия – опиум для народа». В народе неуклонно и постоянно культивировали это отвращение к имперской государственности и Православию, что в единстве образует понятие священной государственности.
– Татьяна Васильевна, по-моему, Вы сильно преувеличиваете значение этих «аксиом». Если при царе народ не очень-то верил в Бога, то в советское время совсем не верил в приведенные Вами «аксиомы».
Моя мама была очень набожной женщиной. Сколько я себя помню, у нас всегда в комнате в красном углу висела икона Божией матери с младенцем Иисусом на руках. Перед отправкой отца на Финскую войну, с которой он пошел воевать с фашистами, она дала ему написанную собственноручно записку «Живые помощи», которые, по её мнению, спасли отца от гибели и даже ранения; хотя он дважды попадал в плен и оба раза бежал из лагеря (он служил командиром взвода разведки артиллерийского полка, и ему не раз приходилось бывать в тылу врага). Соседи и родители моих друзей постоянно обращались к ней с просьбами поставить в церкви свечи или передать записки на поминовение усопших и заздравные – за живых, потому что сами или состояли в КПСС, или работали в учреждениях, в которых не поощрялось отправление религиозных обрядов.
Что касается царя, то любое упоминание о нем или исполнение песни «Боже царя храни» в фильме «Неуловимые мстители», воспринимались, как некий прорыв, своего рода национальная победа над сотворенным Лениным злодейством по отношению к царской семье.