Тот, кто затем задумается, что означает это столь возвышенное предпочтение устного наставления и на чём оно основано, не найдёт иного основания, кроме того, что в этом случае учитель, находясь в присутствии ученика и в живом общении с ним, может каждое мгновение видеть, что тот понимает, а что нет, и таким образом помогать деятельности его понимания, когда она ослабевает; но фактическое достижение этого преимущества зависит, как любой должен видеть, от формы диалога, которую, соответственно, истинно живое наставление непременно должно иметь. К этому же следует отнести и то, что говорит Платон: что устно высказанное положение всегда может быть поддержано своим Отцом и получить его защиту, и не только против возражений того, кто мыслит иначе, но и против интеллектуального упрямства ещё невежественного человека, тогда как письменное положение не может дать ответ ни на какие дальнейшие вопросы. Отсюда мимоходом сразу ясно, в какой степени тот человек лишился всякого права произносить даже единое слово о Платоне, кто мог допустить мысль, что этот Философ в своём эзотерическом и устном наставлении мог пользоваться софистическим методом длинных и непрерывных рассуждений, когда, даже по его собственному заявлению, такой метод представляется Платону наиболее удалённым от того превосходства, которое он отдаёт его противоположности.
Но во всех отношениях, не случайно только, и не в силу практики и традиции, но непременно и естественно, метод Платона был сократическим, и, действительно, в отношении непрерывного и прогрессирующего взаимообмена и более глубокого впечатления на ум слушателя, несомненно столь же предпочтительным к методу его учителя, насколько ученик превосходил его как в конструктивной Диалектике, так и в богатстве и широте субъективной интуиции.