Следовательно, к тому аналитическому изложению, которым мы теперь располагаем в течение короткого времени, в совершенстве, намного превосходящем прежние попытки, необходимым дополнительным процессом является возвращение на их естественное место тех членов, которые без препарирования обычно предстают столь достойно сожаления переплетёнными друг с другом, – я имею в виду не отдельные мнения, а отдельные произведения, – возвращение их в ту связь, в которой, как всё более полные изложения по мере своего развития, они постепенно раскрывали идеи писателя, так что, в то время как каждый диалог берётся не только как целое сам по себе, но и в его связи с остальными, он сам может быть, наконец, понят как Философ и совершенный Художник.
Теперь, существует ли такая связь, и не является ли такое предприятие, возможно, неподходящим для предмета и слишком грандиозным, чтобы когда-либо увенчаться успехом, лучше всего станет ясно из первоначального замысла, который сам Платон предлагает нам в отношении своих сочинений и их целей и который мы вскоре услышим от него в «Федре». Рассуждая на эту тему в несколько легковесной манере, он сетует на неопределённость, всегда присущую письменной передаче мыслей, – а именно, действительно ли ум читателя спонтанно воспринял это сообщение и по-настоящему присвоил его, или же с одним лишь зрительным восприятием слов и букв в уме возбуждается тщеславная уверенность, что он понимает то, чего не понимает. Отсюда, что полагаться на это – глупость, и истинная опора может быть положена только на устное и живое наставление. Но, продолжает он, письменное изложение всё же должно быть предпринято, и более для того, что оно значит для самого писателя и тех, кто уже разделяет его знание, чем для того, что оно может сделать для тех, кто ещё ничего не знает.