Следовательно, из всех защитников этого мнения наибольшей похвалы заслуживают так называемые новые платоники, поскольку они действительно пытались осуществить первое. Но другие стороны не смогли бы представить ничего в поддержку своего взгляда на предмет. Ибо, помимо теософских материй, и если только они не припишут Платону некие физические науки, которыми он не мог обладать и которые, более того, его собственные сочинения тут же опровергли бы, они окажутся в затруднении обнаружить что-либо во всей области философии, о чём в этих сочинениях не встретилось бы какого-либо мнения, либо прямо и определённо, либо, по крайней мере, в виде указания на принципы. И те действительно, кто сводит различие эзотерического лишь к войне против политеизма и вульгарной религии, на самом деле полностью упраздняют его и сводят его к акту политической осторожности, что было бы в высшей степени неудовлетворительно, поскольку принципы Платона по этим вопросам можно прочитать в его сочинениях вполне отчётливо, так что едва ли можно поверить, что его ученикам требовались дальнейшие наставления о них, обнародования которых он страшился, или к ребяческой уловке, которая позволяла себе провозглашать громким голосом при закрытых дверях то, что могло бы быть так же сказано и при открытых, но тише.
И столь же мало можно обнаружить подлинных исторических следов, подтверждающих мнение о различии между эзотерическим и экзотерическим у Платона. Ибо если оно относится лишь к предмету, и мы должны предположить, что тайное учение было содержалось в эзотерических сочинениях таким же образом, как и обычное – в экзотерических, то первым и самым необходимым пунктом должно тогда быть каким-либо образом сделать вероятным, что те сочинения были обнародованы иным способом, нежели эти, поскольку иначе всё начинание было бы бесполезным; но, похоже, никто серьёзно об этом не подумал. И, далее, как могло случиться, что Аристотель, который, несомненно, был озабочен истинным пониманием подлинной философии Платона и от которого, как от много лет бывшего близким учеником этого философа, едва ли что-либо могло легко остаться сокрытым, тем не менее, никогда не апеллирует к другим источникам и не основывает свои собственные сочинения на сокровенном понимании их? Напротив, он в каждом случае апеллирует самым непринуждённым и простым образом к произведениям, доступным и нам, и даже когда, как это иногда случается, цитируются другие утраченные сочинения или, возможно, устные лекции, эти цитаты никоим образом не содержат ничего неслыханного в имеющихся у нас сочинениях или совершенно отличного от них. Если поэтому эти либо не содержали вовсе истинных учений Платона, или содержали их лишь в соответствии с тайным толкованием, как мог Аристотель, особенно учитывая тот образ, в котором он атакует своего учителя, избежать самых суровых упрёков со стороны подлинных последователей этого Философа, если бы он, вопреки своему лучшему знанию, сражался тогда лишь с тенью?