Поэтому другие, столь же мало обладая верным пониманием, но с большей доброй волей, отчасти побуждаемые отдельными высказываниями самого Платона, отчасти же широко распространённым преданием, сохранившимся с древних времён об эзотерическом и экзотерическом в его философии, приняли мнение, что в сочинениях Платона его собственная глубокая мудрость либо вовсе не содержится, либо содержится лишь в скрытых намёках, и притом очень трудных для обнаружения. Это представление, само по себе весьма смутное, приняло самые многообразные формы, и у сочинений Платона отнимали – иногда больше, иногда меньше – их содержания, а его подлинную мудрость, напротив, искали в тайных учениях, которые он почти совсем не доверил этим сочинениям; более того, предпринимались обширные изыскания, чтобы определить, какие сочинения Платона были экзотерическими, а какие эзотерическими, и таким образом обнаружить, где в наибольшей степени можно искать след его подлинной и тайной мудрости.
Откладывая поэтому истину, содержащуюся в этом положении, поскольку то, что является тайным и трудным для обнаружения, таково лишь с относительной точки зрения, и всегда может найтись нечто тёмное и трудное для понимания для того или иного лица; всё это представляет собой лишь сплетение недоразумений и смутных концепций, которые должны быть прежде всего распутаны и разоблачены.
Ибо эти концепции экзотерической и эзотерической философии требуют критического просеивания, поскольку они появляются в разное время с совершенно различными значениями. Так, у древнейших пифагорейцев это различие относилось столь непосредственно к сути дела, что эзотерическими обозначались темы, по которым они не высказывались за пределами своего самого тесного круга общения; и можно предположить, что их политическая система занимала место эзотерического в гораздо большей степени, чем их метафизические умопостроения, которые были столь же несовершенны, сколь и бесхитростны. Но в то время даже философия была связана с политическими воззрениями, и школы были соединены практическим братством, которого впоследствии у эллинов не существовало. В более поздние времена, напротив, эзотерическим называлось главным образом то, что не могло быть сообщено популярным методом обучения, к которому, после примеси софистов к сократическим философам, некоторые учителя снизошли, и различие поэтому относилось непосредственно к способу изложения; и лишь опосредованно, и по причине первого, – к предмету. Платон же стоит в промежуточный период между этими двумя; но в каком бы из двух смыслов ни пытались применить эти понятия к платоновским сочинениям и философии, дабы разделить их тем самым на две части, неизбежно возникнут колебания и сомнения. Ибо последнее значение едва ли могло быть принято теми, кто желал бы сделать такое его применение, поскольку они исходят из утверждения, что произведения в целом едва ли понятны, и, следовательно, должны допустить, что Платон мог с одинаковой лёгкостью доверить им как самое трудное и таинственное в своей мудрости, так и всё остальное. Что же касается первого значения, учений его философии, о которых он умышленно не высказывался вне внутреннего круга своих доверенных друзей либо вовсе, либо лишь в загадочных намёках, то необходимо либо последовательно доказывать и демонстрировать, что это было так, путём связного изложения таких учений и указаний на них, сколь бы незначительными они ни были, либо, по крайней мере, показать в меньшей степени, с помощью каких-либо исторических следов.