Следовательно, всякий, кто избалован использованием средств, которые эти методы, кажется, предоставляют, неизбежно найдет всё в Платоне странным, и либо лишенным значения, либо таинственным. Ибо хотя разделение Философии на различные отсеки науки было настолько далеко от того, чтобы быть неизвестным для него, что его можно считать скорее первым родоначальником его в определенной степени, всё же едва ли какое-либо из его трудов ограничены каким-либо одним из этих отсеков в частности. Но поскольку он считал их сущностное единство и их общий закон как имеющие большую важность и сделал это преимущественно предметом своей цели, различные проблемы вследствие этого повсюду многократно переплетены один с другим.
Но кто бы ни был, с другой стороны, склонен на этом основании низводить эти произведения до названия фрагментарных, всё же будет постоянно испытывать затруднения относительно подлинного предмета рассмотрения, которое редко вербально провозглашается, и он будет вынужден тайно признать, что Философ, кажется, не имел скромного намерения рассуждать лишь о частных предметах, но что он либо был полностью лишен этого, либо имел гораздо более всеобъемлющее.
Отсюда, итак, двойственные неверные мнения о Платоне и его трудах, которые высказывались почти с самых ранних времен. Одно – что тщетно искать в его трудах что-либо цельное, более того, даже самые первые принципы последовательного и пронизывающего философского склада мысли или учения; напротив, что всё в них колеблется и колеблется, и что едва ли что-либо вообще стоит в правильном отношении к остальному; более того, что часто одна часть противоречит другой, потому что он более диалектик, нежели логичный философ, более жаждет опровергать других, чем способен или заботится о создании обоснованной структуры собственного учения; и когда ему приходится иметь дело с правдоподобием своих собственных положений, он сначала подбирает свои элементы то отсюда, то оттуда, из других, возможно, оспариваемых учений, в зависимости от цели в каждом конкретном случае.