Аннотация к Введению Шлейермахера к диалогам Платона.
Общее введение.
Греческие издания произведений Платона обычно предваряются биографией Автора, взятой из известного собрания Диогена Лаэртского. Но лишь самая неразборчивая приверженность старому обычаю могла бы удостоить переводом столь сырой компилятивный труд, составленный без всякого критического подхода. И Теннеманн в жизнеописании Платона, предваряющем его систему платоновской философии, уже подверг тщательному анализу эту и другие старые биографии Платона, сопоставив их с тем немногим, что в разрозненном виде встречается в других источниках. Поскольку же с того времени не было опубликовано ни сколь-либо существенно более глубоких исследований, ни открыто новых фактов, которые давали бы обоснованную надежду на то, чтобы намного превзойти уже проделанную в этой области работу, лучше всего отослать тех читателей, которые желают получить по этому вопросу подробные сведения, к тому, что они там найдут. И необходимость в чем-либо еще тем меньше, что ни один достойный читатель Платона не может питать мысли о желании извлечь из многообразных [источников] свет на воззрения философа, который мог бы осветить его произведения, рассказанные и искаженные мелочи, или эпиграмматические ответы, даже если бы они были несомненной подлинности – особенно учитывая, что в случае такого Автора разумный читатель берется постигать воззрения из самих произведений. Что касается более важных обстоятельств его жизни, тех точных сведений, из которых могло бы развиться глубокое понимание многих деталей в его трудах, то они, по-видимому, навсегда останутся недоступными для современного исследования. Настолько, что любое предположение на этот счёт было бы чистой догадкой. Зачастую в его текстах мы можем с уверностью указать на намёки, скрывающие некие личные отношения, но не в силах разгадать, что именно они означают. Более того, даже относительно более известных обстоятельств его жизни, его замечательных путешествий, к примеру, так мало определенного можно установить с уверенностью, что нельзя извлечь из них никакой особой пользы для хронологии и расположения его произведений, и самое большее, что мы можем, – это кое-где строить догадки с некоторой степенью вероятности о том, в каком месте первые прерывают последовательность вторых. Поэтому подобные частные предположения будут выдвинуты с большей пользой непосредственно в тех местах, где они, возможно, прольют вокруг некоторый свет. Безусловно, более уместным было бы, при условии что это возможно в установленных пределах, привести нечто относящееся к научному состоянию эллинов во времена, когда Платон начал свой путь, к успехам языка в отношении выражения философских мыслей, к произведениям этого рода, существовавшим в то время, и вероятному масштабу их распространения. Ибо по этим вопросам есть не только многое, что нужно объяснить точнее, чем это было сделано до сих пор, и кое-что совершенно новое для исследования, но, возможно, еще предстоит задать вопросы, которые, хотя для специалиста в этих предметах они не могут быть безразличны, до настоящего времени, однако, оставались, можно сказать, вовсе не затронутыми. Но развивать в связи друг с другом все новое и неясное в таких исследованиях не подходило бы для этого места; и некоторые частности даже в этой области, будь то в виде иллюстрации или в виде подозрений, направленных на опровержение того, что предполагалось до сих пор, лучше всего оставить для тех конкретных мест, к которым они относятся. К тому же, то, что является общеизвестным и уместно изложено в трудах немецких писателей, освещающих историю философии того периода, необходимо ровно настолько, насколько это абсолютно важно для подготовки к чтению сочинений Платона, – чтобы не бродить впотьмах и, таким образом, не упустить с самого начала до конца верную точку зрения для их понимания и оценки. Ибо эти сочинения повсюду полны явных и скрытых отсылок почти ко всему, как к более раннему, так и к современному. Подобным же образом и всякий, кто не обладает достаточным знанием несовершенного состояния языка для философских целей, чтобы чувствовать, где и как Платон стеснён им и где он сам напряжённо расширяет его границы, неизбежно поймёт своего автора неправильно, причём в большинстве случаев – в самых важных местах. О самой Философии мы здесь намеренно избегаем давать какого-либо предварительного изложения, даже если бы это было очень легко сделать или возможно уложить в сколь угодно малое пространство, поскольку вся цель этого нового изложения его works состоит в том, чтобы сделать возможным для каждого получить, через непосредственное и более точное знакомство исключительно с ними, собственный взгляд на гений и учения философа, вполне возможно, новый или, во всяком случае, более совершенный. И ничто, конечно, не могло бы эффективнее воспрепятствовать достижению этой цели, чем попытка, уже в самом начале, внушить уму читателя какое бы то ни было предубеждение. Поэтому всякий, кто до сих пор еще не был знаком непосредственно с этими произведениями, пусть оставит все, чему научили его внешние рассказы относительно их содержания и следствий, выводимых из них, пока что пребывать на своих собственных основаниях, и постарается забыть это; но тот, кто на основании собственного знания их уже составил для себя мнение, скоро почувствует, насколько, благодаря классификации, в которой он здесь находит эти труды расположенными, даже его собственные взгляды претерпевают изменение или, по крайней мере, лучше сочетаются между собой и обретают большую полноту и единство, поскольку он научается познавать Платона строже как Философского Художника, чем, несомненно, было до сих пор. Ибо из всех философов, когда-либо живших, никто не имел столь веского права, как Платон, во многих отношениях, выдвинуть слишком общую жалобу на то, что его недоразумевают, или даже не понимают вовсе. Самые грубые из этих недоразумений были по большей части устранены благодаря современным усилиям, заслуживающим всей нашей благодарности; между тем, всякий, кто наблюдает, как поверхностно или с чувством неуверенности, которое они тщетно пытаются скрыть, даже лучшие толкователи высказываются о целях отдельных произведений Платона, или как слегка и свободно они трактуют о связи предмета с формой в деталях, как и в целом, найдет достаточно следов, чтобы показать ему, что авторы этих взглядов, как бы они ни были выдающи, еще в целом не исходили из совершенного понимания рассматриваемого предмета, и что оно еще не доведено до той точки, до которой мы могли бы сами довести его даже при тех недостаточных средствах, которыми мы обладаем. И таким образом то чувство удовлетворения кажется несколько преждевременным, которое утверждает, что мы теперь в состоянии понять Платона лучше, чем он понимал себя; и это может вызвать улыбку, когда видишь, как не-платонически тот, кто питает такое чувство, приступает к исследованию Платона, который придает столь высокую ценность сознанию неведения. Он обманывает себя по крайней мере наполовину – всем тем, я имею в виду, в философии Платона, что может быть понято лишь способностью должным образом оценивать пронизывающее присутствие цели в связи его трудов и, насколько возможно, угадывать ее, когда она не очевидна с первого взгляда. И в этом отношении, в особенности, попытка, подобная настоящей, является дополнением, не очень легко обходимым, к тому, что другие сделали другими путями, и должна, по мере своего успеха, способствовать продвижению верного понимания Платона. Это, несомненно, должно быть самоочевидным для каждого; ибо нельзя отрицать, что помимо обычных трудностей в области Философии, связанных с глубоким пониманием кого бы то ни было, кроме сочувствующего мыслителя, в отношении Платона существует особая и дополнительная причина в его полном отклонении от обычных форм философского общения.