щекочущее чувствование, которое я стал так осознавать
во время своих столкновений с доньей Соледад и сестричками.
Ла Горда сказала, что это чувствование начинается на
верхушке ее головы, а затем спускается вниз по спине к
матке. Она ощутила его внутри своего тела как захватывающее
щекочущее раздражение, которое превратилось в знание, что я
цепляюсь за свою человеческую форму подобно всем остальным,
за исключением того, что мой конкретный способ был непонятен
им.
— Ты слышишь голос, который говорит все это? — спросил
я.
— Нет. Я просто в и д е л а все это, что рассказала
тебе о тебе самом, — ответила она.
Я хотел спросить ее, имела ли она видение меня,
цепляющегося за что-то, но передумал. Я не хотел
индульгировать в своем обычном поведении. Кроме того, я
знал, что она имеет в виду когда говорит, что «видит». То же
самое со мной, когда я был с Розой и Лидией. Я внезапно
«знал», где они жили. У меня не было видения их дома, я
просто ощутил, что знаю это.
Я спросил ее, ощутила ли она также сухой звук
деревянной трубки, сломавшейся в основании ее шеи.
— Нагваль учил нас всех, как получить ощущение на
верхушке головы, — сказала она. — но не каждый из нас может
произвести его. Звук позади горла — еще более трудная вещь.
Никто из нас до сих пор еще не ощутил его. Странно, что у
тебя он есть, хотя ты все еще пустой.
— Как этот звук действует? — спросил я. — и что это
такое?
— Ты знаешь это лучше, чем я. Что еще я могу тебе
сказать? — ответила она резко.
По-видимому, она поймала себя на раздражительности. Она
сконфужено улыбнулась и опустила голову.
— Я чувствую себя глупо, рассказывая тебя то, что ты
уже знаешь, — сказала она. — ты задаешь мне вопросы, вроде
этого, чтобы проверить, действительно ли я потеряла форму?
Я сказал ей, что нахожусь в недоумении, потому что у
меня было ощущение, что я знал, что это был за звук. И тем
не менее было так, как будто я не знал ничего о нем, потому
что мне для того, чтобы знать что-то на самом деле, нужно
было вербализировать и свое знание. В данном же случае я
даже не знал, как приступить к вербализации. Поэтому
единственной вещью, которую я мог делать, было задавать ей
вопросы в надежде на то, что ее ответы могли бы помочь мне.
— Я не могу помочь тебе с твоим звуком, — сказала она.
Я испытал внезапное и огромное неудобство. Я сказал ей,
что привык иметь дело с доном Хуаном и что теперь нуждаюсь в
нем больше, чем когда бы то ни было, чтобы он раз’яснил мне
все.
— Тебе недостает Нагваля? — спросила она.
Я сказал что да, и что я не осознавал, как мне сильно
недостает его, пока не оказался снова в его родных местах.
— Тебе недостает его потому, что ты еще цепляешься за
свою человеческую форму, — сказала она и захихикала, словно
наслаждаясь моей печалью.
— А тебе самой недостает его, Горда?
— Нет. Мне — нет. Я — его. Вся моя светимость была
изменена, как мне может недоставать чего-то такого, что есть
я сама?
— Чем отличается твоя светимость?
— Человеческое существо или любое другое живое создание
имеет бледно-желтое сияние. Животные больше желтые, люди
больше белые. Но маг — янтарно-желтый, как чистый мед на
солнечном свету. Некоторые женщины-маги зеленоватые. Нагваль
сказал, что они самые могущественные и самые опасные.
— Какой цвет у тебя, Горда?
— Янтарный, так же как у тебя и у остальных из нас. Это
то, что сказали мне Нагваль и Хенаро. Я никогда не
в и д е л а себя. Но я в и д е л а всех других. Все
мы янтарные. И все мы, за исключением тебя, похожи на
надгробный камень. Средние человеческие существа похожи на
яйца, именно поэтому Нагваль называл их светящимися яйцами.
Маги изменяют не только цвет своей светимости, но и
очертание. Мы похожи на надгробные камни, только мы
закруглены с обоих концов.
— А я имею до сих пор очертание яйца, Горда?
— Нет. Ты имеешь очертания надгробного камня, за
исключением того, что у тебя имеется уродливая тусклая латка
в середине. Пока у тебя есть эта латка, ты не будешь
способен летать так, как летают маги, как летала я прошлой
ночью для тебя. Ты даже не будешь способен сбросить свою
человеческую форму.
Я втянулся в страстный спор не столько с ней, сколько с
самим собой. Я настаивал на том, что их точка зрения на то,
как вновь обрести эту гипотетическую полноту, просто
абсурдна. Я сказал ей, что она, по-видимому, не смогла бы
убедительно доказать мне, что нужно повернуться спиной к
своему ребенку, чтобы осуществить самую смутную из всех
мыслимых целей: войти в мир нагваля. Я был так глубоко
убежден,