После того, как я убедился, что есть мне дальше некуда, я – весьма довольный – пошел к двери, позабыв, что она закрыта снаружи замком. Но, как это всегда бывает в подобных историях, дверь открылась от легкого прикосновения. Я спрыгнул с крыльца и побежал мимо сосен, иногда подпрыгивая на ходу, чтоб достать до низкой ветки. Тропинка вела меня к блестевшей полоске реки, и я уже не мог видеть, как с другой стороны избушки на ровной поляне приземлялся громадный космический корабль, поигрывая огоньками на серебристом боку. Он сел бесшумно и медленно, даже чутко дремавшие цветы не проснулись и все так же продолжали качать сонными лепестками.
Лифт корабля открылся и из него вышли лесник Герасимов, собственной персоной, и два незнакомца.
–
…А чаек у меня, судари, – продолжал Герасимов видать давно уже начатую беседу, – чаек у меня отменный, с душмянкой ! Да и вареньице ежевичное поди найдется. Как не найтись…
И все трое двинулись в сторону избушки, оставляя сзади корабль, который весьма недовольно помигивал вслед уходящим.
В то время, как я сел в зонтик и оттолкнулся от берега, лесник Герасимов и двое незнакомцев заходили в двери домика на опушке.
Глава 3. Волк выстругивает лодку
А ночь была нескончаема, так же как и речка, бегущая посреди леса, все дальше уносящая меня в его заброшенный полумрак. Здесь деревья были особенно древние, с бородатыми лицами, покрытыми мхом, с корявыми ветками, спускавшимися к воде, на которых листья были какого-то коричневатого цвета. Возможно, они когда-то и были зелеными, лет этак триста назад.
А вот и прощальная табличка: «Пожелаю счастливого странствия», а внизу в скобках стояла приписка «как не пожелать». Я почувствовал некоторую неловкость, когда на другой стороне этого столбика увидел еще одну табличку с надписью: «Ты пошто, морда, всю редиску слопал ?»
«Ясно, чьи это штучки, – подумал я. – Все-таки, как бы побыстрее удрать отсюда. Ведь говорил как-то мне Барсук: – Не дай вам бог из Города выплыть! Не поспеете к закрытию Ворот, опоздаете, так Солнце вас вмиг и сожжет- ничего не останется. Вспомните хотя бы Фонарика – простофилю этого. Пропал и с концами. Один клочок шерсти только и нашли». Пока я таким способом размышлял, местность заметно преобразилась. Опять появилось какое-то движение во всем, словно нервная дрожь пробежала по воде, по траве и кустам на берегу, и все это стало меняться. Деревья проснулись. Я плыл сквозь мерцающий разноцветный туман. Зеленые и розовые полосы двигались мне навстречу, окутывали берега и прядями проходили над головой. Я поднял лапу, чтоб достать одну из них и в ладони у меня оказалась…Рыба. Она махнула фиолетовым плавником и вдруг превратилась… в меня самого. Я от неожиданности аж подскочил, а видение поднесло палец к губам и прошептало: – Ччч, ТРУБАЧА РАЗБУДИШЬ!
Я проплыл под полуразрушенной каменной аркой. На правом берегу валялись обломки статуй и мраморных колонн. Разноцветный туман исчез. Река лениво несла меня мимо позеленевших стен старинного зала. Под высоким потолком потрескивали факелы, отблеск которых дрожал на статуях несуществующих королей, возвышавшихся у самой воды. Но интереснее всего были четыре огромные картины, что висели по обеим сторонам на стенах. На одной я увидел странного зверя, держащего в лапах выструганную из коры лодку. На второй были нарисованы ворота на утреннем холме, одна створка которых валялась в папоротниках. Я проплыл мимо третьей картины. На ней раскинулось пшеничное поле, и пугало отгоняло ворон и во все стороны размахивало руками. Четвертой картиной оказалось обыкновенное зеркало в золотой рамке, в которое я увидел себя, плывущего в этом темном зале и рассматривающим картины. Треск факелов прекратился, я снова плыл по лесу. Где-то впереди из воды вылезло нечто желтобрюхое и скрылось в зарослях на берегу, так что хруст веток по всей чаще разнесся.
«Пропал, – думаю, – сожрут и не заметят».
Какая-то гора ходила между деревьями, но видимо не желала подходить близко к воде. И вдруг она прошептала где-то совсем рядом: «Аухилом хилом». Я уставился в темноту; никого. И вдруг с другой стороны раздался скрежещущий голос: «Грумхилом грум!» И тут же еще один: «Лучше в мою!» И вскоре голова моя наполнилась беспорядочным гулом: «Нет, в мою пасть !», «Сигай ко мне в глотку !», «Нет, ко мне!» Я как угорелый стал грести листком , который упал ко мне в лодку. «Не сожрут, так утопят, – мелькало у меня в голове. – Не утопят, так сожрут».
И вдруг опять все умолкло. В лесу стало тихо, как в могиле. Я перестал грести и, осмотревшись, подумал: «Щас ка-а-к вылезет какая-нибудь тварь». Но все было подозрительно спокойно, только ночное эхо донесло издалека: «Чик-брик». И опять все смолкло. Я насторожился. Вновь впереди, но уже ближе: «Брик-чик». Как будто бы кто-то что-то скоблил. «Все ясно, – думаю. – Какая-нибудь зверюга точит свои клычища. Или лопает кого-нибудь всухомятку.» И тут я увидел, кто это был. На левом берегу на пеньке сидел Волк. Он строгал из коры лодочку, размером примерно с пол его головы, и было слышно, как он что-то мурлычет себе под нос. «Чик-брик», – скрипел перочинный ножик. «Брик-чик», – разносилось в тишине. Волк настолько был увлечен своим делом, что не замечал ничего вокруг. Он то подносил кору к самым глазам, то смотрел на нее издали, видать проверял, ровно ли выстругивается. Затем опять беззаботно продолжал свое занятие.
Когда я подплыл совсем близко, он принялся что-то искать у себя под ногами (сейчас, думаю, каким-нибудь бревном в меня запустит), обшаривал карманы своего пиджака, раздвигал траву, бурча нечто вроде: «Теперь осталось найти подходящий… М-да, ну это не то, – он отбросил в сторону лепесток какого-то цветка. – Так, так». Потом взгляд его упал на реку и очевидно он нашел что-то подходящее. И только потом он заметил меня и крикнул:
–
Эй, Пушистый ! Сорви, братец, вон ту кувшинку прям перед тобой и, будь другом, пусти ее ко мне !
Я подумал, что ничего такого коварного в этом, наверное, нет; сорвал кувшинку и толкнул ее к берегу.
–
Вот здорово, – Волк подхватил кувшинку и стал примерять ее листок к лодочке. – Такс, такс, ну-ну.
Я держался за свесившуюся ветку, остановившись посреди речки. Я думал-думал, смотрел-смотрел, а потом взял и спросил:
–
А ты – Волк ?
–
Как ты говоришь ? – зверь поднял голову.
–
Я говорю, – ты – Волк ?
–
Я ? Волк ? – он указал на себя и даже от удивления поднялся с пенька. Потом неожиданно сел и, как ни в чем не бывало, стал пристраивать парус к лодке. – Да, я Волк.
Наступило короткое молчание, а потом он посмотрел на меня и на зонтик и спросил:
–
А ты, наверное, Пушистый ?
–
Пушистый.
–
Тогда вылазь сохнуть на берег, у тебя здесь привал.
Так я и сделал.