Гретхен, дочь мельника, была ведь ещё совсем девчонкой. Когда она вошла в тёмный гнетущий Готтершайн, и ветви вековых деревьев сомкнулись над её головой, Гудрун была первой, кто пригрел её. Сейчас же, когда девчонка исчезла, и её простыл и след, подозрения Гудрун пали на Хельгу. Если Гретхен в считанные дни сумела расположить к себе весь Готтершайн, и даже старая Сигрид не предложила подвесить её над костром в Вальпургиеву ночь, то Хельга в коллектив не вписывалась совершенно. Мод и Маргрезе злобно щёлкали на неё языками, вязальщица Хильда то и дело пропускала петли, когда светловолосая, сухопарая пришелица оказывалась в поле её зрения, меланхоличная Ульрике провожала её колким недобрым взглядом, а странная Фрида бубнила что-то себе под нос, и казалось, что это была обличительная речь против не то сестёр-урсулинок, не то против грозовой погоды, незваных гостей и новых налогов бургомистра. Никаких налогов Фрида, отродясь, не платила, однако возмущаться не переставала, призывая остальных ведьм проучить задиру-бургомистра и вылить ему на голову ведро прокисших сливок.
Гудрун мрачно и медленно проводила гребнем по своим роскошным седеющим волосам в полной задумчивости. И вдруг послышался настойчивый отрывистый стук в окно. Это была Вилда, сова Адельхайд. Птица зажмурилась от дождя. В клюве у нее было письмо. Гудрун сломала печать на маленьком свитке и прочитала: «Сигрид знает. Поторопись». За неуклюжими каракулями слышался хриплый низкий голос Адельхайд, одной из сестер, которой Гудрун доверяла, как самой себе. Ей было невдомёк, что именно знает Сигрид, потому что старейшая из ведьм должна была знать всё. Но Гудрун догадалась, что дело касается последних событий, а именно исчезновения Греты и прочих девушек, близнецов Клары и Катарины, живших с Мод и Маргрезе, а ещё служанки Адельхайд, чернявой Тильды.