Я побродила по залам, отыскала толстый меховой плед, бар с горячими напитками и устроилась в тяжелом дубовом кресле у… этого, с позволения сказать, «окна». Потягивала из кружки густой красный и горячий глинтвейн, смотрела в ночь… Да, уже наступала ночь. Звездная, холодная, с высоким, красивым и тревожным небом. Ровный не перестающий ветер качал деревья внизу. Темный лес- сколько хватает глаз. Суровый, непролазный. Деревья не в пример больше тех, к которым я привыкла дома. И меня привораживала эта дикая чащоба… Я перестала чувствовать вкус напитка во рту, смешной и неправильной показалась мысль, мелькнувшая краешком сознания, что, мол, все возвращается на круги своя – вот снова сижу у окна, собаки греют ноги, буянит ветер, а жизнь идет мимо меня – в тепле, сладости и покое…
Я ухитрилась задремать? Потому, что вскинула голову, вздрагивая, словно просыпаясь. Все та же ночь, свет в залах так и не зажегся, лишь мигает слабый дежурный огонек у входа в галерею. Ветра почти не слышно, зато начался сильный дождь. Жмется к моим ногам и скулит свора. Марина не пришла.
– Самое время начаться жутким чудесам, – вполголоса сказала я собакам. Впрочем, жутковато было и без чудес. Нервно передернув плечами, я встала. Самое лучшее сейчас – лечь баиньки. Все страхи будут мирно спать – как и я – до утра.
В этот момент в наружные ворота застучали. И назойливо дубасили в створки все время, пока я, в полутьме, почти ощупью, спотыкаясь о шныряющих под ногами собак, спускалась по лестнице.
– Кто здесь?
– Марина, открой! Ты чего запираешься?! – невнятно за шумом дождя позвал недовольный голос.
Действительно – чего я запираюсь? Да и не притрагивалась к этой двери, если хорошо подумать! Я нашарила засов, с натугой вытянула брус и тут же дверь, как шальная, отлетела, грохнулась о стену и закачалась на петлях, жалобно поскрипывая. В меня вцепились жаждущие нетерпеливые руки, поволокли под ветер и ливень, резанул глаза косой свет фонаря, высвечивающий колею. Я только пискнула, в гневе и изумлении, а меня уже втащили на упряжку.