капли крупнее и почему-то обязательно попадают мне за ворот. Я вежливо обошел учителя и пристроился справа.
До остановки мы молчали. В трамвае я не выдержал и поинтересовался:
— Альберт Филимонович, а почему вы отменили субботнюю и воскресную тренировки?
Видишь ли, Миша, сейчас ты находишься в состоянии, которое нам необходимо использовать. Такой шанс предоставляется только один раз в жизни, и мы просто обязаны его реализовать. Поэтому завтра и послезавтра нам с тобой предстоит одно важное дело, которое займет немало времени. И попасть на тренировки мне никак не удастся. Впрочем, как и тебе… Что у тебя в выходные на работе? Есть занятия?
В субботу вечером я должен в бассейне со сборной института работать… Хотя, я мог бы позвонить кому-нибудь из ребят, выдать задание и сказать, чтобы тренировались самостоятельно. Я, правда, прикидку перед Кубком хотел сделать, но это можно и в воскресенье…
В понедельник, — поправил он. — В воскресенье ты, вероятнее всего, тоже будешь занят.
— Окей, — согласился я, — а о каком таком важном деле идет речь?
— Завтра утром мы с тобой — вдвоем — отправляемся на рыбную ловлю, — торжественно объявил Альберт Филимонович.
— Куда?!
— На рыбную ловлю, — повторил он еще раз, и я понял, что не ослышался.
— И только ради этого вы отменили тренировки и требуете, чтобы я не вышел на работу?!
— Это — вопрос жизни и смерти, Миша. Вернее, смерти и истинного бессмертия. Мы с тобой непременно должны попасть на рыбную ловлю.
— Зачем?
— Ну, рыбу, вероятно, ловить… А что тебя смущает?
Я знал, что Альберт Филимонович — большой шутник, поэтому пропустил мимо ушей его пассаж о жизни, смерти и бессмертии. Он — мастер делать подобные ничего не значащие заявления-ловушки, так что это меня не смущало. Меня вообще ничто не смущало. Кроме одного — за двенадцать лет он ни разу даже не заикнулся ни о какой рыбной ловле. Мы все были уверены, что таких растлевающих дух воина вещей, как рыбалка, пиво и преферанс, в его жизни не существует. И потому мне стало изрядно не по себе.
— Я заскочу за тобой рано утром, — сказал он, когда я выходил из трамвая.
— Мне следует как-то приготовиться? — спросил я почти обреченно.
— Ну, разве что морально, — ответил он. – Остальное предоставь мне. Да, и не забудь позвонить своим подводникам. Пускай немного расслабятся. Могу себе представить, как они пашут, когда на бортике бассейна над ними возвышается такая серьезная и преисполненная сознания тренерского долга фигура, как ты…
Засыпая, я все еще пребывал в некоторой растерянности. Однако усталость дала себя знать, и я довольно быстро погрузился в глубокий сон. Там что-то происходило, но запомнить мне ничего не удавалось, потом я откуда-то куда-то летел, потом упал и от удара проснулся. Мама трясла меня за плечо:
— Миша, вставай, уже утро. Там Альберт Филимонович пришел… С удочками…
— С какими удочками? — спросил я и тут же все вспомнил.
Ну да, рыбная ловля с Мастером… Состояние… Вот черт, спать охота… Бред какой-то. Впрочем, ему виднее.
Я встал и, сонно потягиваясь, в одних трусах вышел в коридор. Там стоял Альберт Филимонович в военном ватнике поверх пятнистого комбинезона и в офицерских яловых сапогах. В руках он держал брезентовый чехол, из которого торчали удочки, на голове у него была полковничья папаха без кокарды, за спиной — странного вида рюкзак.
— А что это за рюкзак у вас такой? — неожиданно для самого себя спросил я.
— Это не рюкзак, это — военный гермомешок.
— Военный?
— Доброе утро, Миша.
— Ага. А папаха — чего?..
— Так ведь я же офицер! В душе… И потомственный к тому же дворянин… И вообще — удобно. Тепло…
— А-а… Понятно…
Я направился в ванную, чтобы окончательно проснуться.
Когда я вышел оттуда, в коридоре горел свет. Мне он показался каким-то слишком ярким и чересчур желтым. Прямо под лампой стоял Альберт Филимонович с удочками.
На лампе почему-то не было абажура.
— Ой, Альберт Филимонович! — сказал я. — Доброе утро! А кто снял абажур?
— Собирайся скорее, — сказал он, — если мы опоздаем, вся рыба проснется и уплывет…
Я немного удивился, но оделся, и мы отправились в путь.
На улице было промозгло и пусто. Сквозь фиолетовую мглу по рельсам мягко и как-то подозрительно бесшумно скользил трамвай.
Двери открылись, и мы поднялись по ступенькам. В трамвае было светло, хотя лампочки горели явно не в полную силу. Людей внутри не оказалось, я подумал, что еще, видимо, очень рано.
— Который час? — поинтересовался я.
— Рыба просыпается в семь, —