начать жить. Помнишь, у Цоя: Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе быть? Даже не жить, а всего лишь быть… Большинство людей так никогда и не решается воспользоваться своим шансом… Это — нормально:
естественный отбор. Но тот, кто намерен быть сильным, должен быть НАСТОЯЩИМ, иметь внутри некоторый стержень, сердцевину самого главного, на которую нанизаны все составляющие его существа. И того, в ком это есть, ты узнаешь всегда с первого взгляда…
— На лбу у него, что ли, написано?
— Не на лбу — в глазах…
— То есть?
— У большинства из нас глаза плоские, словно нарисованные гуашью на картонке. Мы прячемся за своими глазами. А у этих — они прозрачные, сквозь них видна немыслимая глубина. Глаза того, кто есть Сила, как бы светятся собственным светом… Вернее, того, кто знает, что он — Сила… Ибо в действительности Сила — это каждый из нас… Большинство просто предпочитает об этом не знать… Но это уже вопрос свободы выбора. А ты — дятел…
— Ничего я не дятел, я просто обыкновенный человек.
— Все — обыкновенные люди. И твой Мастер Чу — тоже… Но дело в том, что Сила — одна из составляющих человеческой обыкновенности… Единственная, которая может иметь хоть какое-то значение… И если осознание Силы вошло в твою жизнь, ты не можешь отворачиваться от того, КТО ты есть. Попытавшись это сделать, ты неминуемо погибнешь… Хороший ты или плохой, темный или светлый — не имеет значения, ибо все это — частные нюансы иллюзии отделенности. Ты — Сила, вот что главное. А для того, чтобы с таким собою совладать, тебе необходимо ЗНАНИЕ. И тот человек, которого ты встретил летом среди скал и пустынных холмов — единственный, кто может тебя научить…
Альберт Филимонович вдруг умолк.
— Нет, не научить… — продолжил он через несколько секунд, в течение которых хранил напряженное молчание, неподвижно уставившись в крашеные доски пола. — Он может помочь тебе добыть из глубин темной — то есть недоступной твоему собственному восприятию — части твоего существа то ЗНАНИЕ, которое в ней скрыто.
Которое там уже есть… Которое находится там всегда…
— Но почему — единственный? Разве вы не…
— Я не могу… Только он. Потому что, в силу тысячелетиями складывавшихся обстоятельств, ни ты, ни он не обладаете отдельным ЗНАНИЕМ. Оно у вас ОДНО. И только вместе вы можете в полной мере добыть его, уложить в рабочей части сознания, развернуть и сделать активным. Лишь после того, как это будет сделано, каждый из вас сможет увидеть, чего недостает именно ему, и решить, в каком направлении двигаться дальше… Ты нужен ему настолько же, насколько он — тебе… Не имеет значения, кто кого будет учить… Это — не более чем алгоритм совместной работы… Но работа эта может быть только совместной…
И я понял, что летом должен во что бы то ни стало отыскать Мастера Чу среди белых скал на краю раскаленной южным солнцем пустынной холмистой степи. Я знал, что непременно найду его там. Если только успею туда попасть, ибо однажды возникшее в моей жизни ЭТО неуловимым ударом вдруг полностью изменило характер моего восприятия, поменяв местами явь и сновидение…
Было воскресенье — самый трудный для меня день: три тренировки подряд, две в бассейне в качестве тренера, и одна — в зале у Альберта Филимоновича. Поэтому я не пошел домой сразу, а решил немного послоняться по мартовским улицам. Иногда бывает занятно понаблюдать за тем, как в серо-оранжевом с голубизной в тенях мареве монотонно копошится издерганный неурядицами долгой зимы отравленный радиоактивным катаклизмом огромный полусонный древний город.
Я вышел на улицу, перешел через дорогу и не торопясь побрел мимо церкви сквозь тесное междузаборное пространство закоулка, некруто всползавшего на густо утыканный частным сектором бугор.
Наверху был пустырь с лестницей, оттуда открывался изумительно эффектный вид на автостанцию посреди широченной площади, ветвящиеся рельсы Киева-товарного, серую громаду железнодорожного вокзала и бурые дырявые градирни старой привокзальной ТЭЦ. Все это были как бы узлы композиции, заплеванной множеством мелких деталей, среди которых выделялись маячившие в некотором отдалении грязновато-белесые бетонные столбы жилых домов на Соломенке, ступеньки старого города на холмах за железной дорогой, прямо внизу под пустырем — кварталы похожих на курятники частных трущоб на изъеденном оврагами склоне Байковой горы, и раскинувшаяся вокруг промзона. Она обильно дышала на сотоподобные уступчатые дворы испарениями и испражнениями технологических процессов даже во второй половине