лишь фишка, и если она мешает более могущественной фигуре сделать ход — пусть ради простого удовлетворения минутной прихоти — фишка эта может быть запросто убрана с поля. Достаточно лишь развести несколько раз руками и посидеть пару секунд, молча уставившись в землю… Выживает сильнейший. Ну, а такие вещи, как матценности и деньги, исчисляемые миллионами и даже миллиардами долларов, в этой игре — не более чем мусор, не заслуживающий вообще никакого внимания… Я старался не думать о том, что, несмотря на всю невероятность такого предположения, именно оно может оказаться единственно верным, но все равно мне было не по себе. Нет, мне было просто страшно… Я вдруг почувствовал, как из стройной управляемой объективными законами распределения случайных событий саморегулирующейся системы причин и следствий мир вдруг начал неумолимо превращаться в арену бесстрастных игрищ неких сверхчеловеческих монстров, для которых все мы — бедные и богатые, могущественные и убогие, сильные и слабые, больные и здоровые, честные и плуты — всего лишь просто обыкновенные люди, жалкие и мелочные марионетки, лишенные собственной воли невзрачные пешки, с головой погруженные в омут страстей и прихотей, продиктованных волей кого-то другого — того, кто некоторым непостижимым образом узурпировал право распоряжаться нашей судьбой ради своих собственных игр и сражений, оставаясь при этом в тени или скрываясь под маской ничем не примечательного одного из нас…
Завтракали мы в полном молчании. Я упорно старался не верить в то, что между этим человеком и падением самолета была какая-то связь, однако закопченные останки могучей боевой машины навязчиво дымились на вершине холма, то и дело притягивая взгляд…
Прилетел вертолет. Сначала он спустился к морю и подобрал летчика, потом приземлился на вершине холма рядом с обломками. Из вертолета вышли люди. Часа три они что-то делали там, потом сели в вертолет и улетели. Пока все это происходило, я загорал и купался внизу, время от времени поднимаясь к палатке, чтобы осмотреться и чего-нибудь не упустить. Он сначала тоже сидел внизу, а потом поднялся наверх и там остался. Когда я в очередной раз вскарабкался на обрыв, то увидел, что вертолета на вершине холма уже нет, а он стоит рядом с полностью собранным рюкзаком и смотрит на меня отсутствующим взглядом.
— НУ, ВОТ И ВСЕ, — произнес он, с лукавой усмешкой проведя рукой по сверкающей в лучах солнца свежевыбритой голове. — На этот раз…
Словно электрический разряд прошел по моему телу.
— ДА ТЫ РАССЛАБЬСЯ, — сказал он, — сегодня я просто ухожу.
— Надеюсь, мы с тобой больше не встретимся? — преодолевая сопротивление непонятно отчего возникшего в горле игольчатого кома, выдавил из себя я.
— И совершенно напрасно… Нам некуда деться друг от друга. И потом, все мы еще когда-нибудь встретимся. Вечность — она на то и вечность, чтобы можно было все успеть… Чтобы тот, кто намерен успеть, мог это сделать…
Вот дятел, — подумал я, а вслух произнес:
— Вечность — вечностью, однако я очень рассчитываю на то, что с тобой мне встретится больше не доведется, и наше общение на этом закончится раз и навсегда. По крайней мере, здесь…
— И сейчас? — лукаво улыбнулся он. — Не знаю… Но, похоже, ВСЕ ЕЩЕ ТОЛЬКО НАЧИНАЕТСЯ… Ладно, мне пора.
С сомнением взглянув на его бритую голову, я спросил:
— Куда ты пойдешь в самую жару?
Он молча махнул рукой на юг.
— Псих… Подождал бы до вечера.
— Для того, чтобы измениться, потребуется энергия…
Тяжелая форма, ничего не скажешь… Он ведь полностью верит в то, что говорит…
И в то, что самолет завалил — тоже… Интересно, все-таки: внешне — человек, как человек, ну глаза чуть не так блестят, а на поверку оказывается, что живет совсем в другом мире… Я чувствовал, что почти окончательно пришел в себя после инцидента с самолетом.
— …так что мне как раз нужен огонь. Много огня. И потому сейчас — самое время.
Пока… — с этими словами он забросил на плечи рюкзак, повернулся и зашагал прочь сквозь горячий степной ветер и сухой золотистый посвист ковыль-травы.
— Эй, постой, — крикнул я вдогонку, — как хоть звать-то тебя?
— Да ты ведь знаешь… Поройся в памяти… — не останавливаясь, бросил он через плечо.
— Шизик — он шизик и есть, что с него возьмешь?.. Ну, хорошо хоть уходит…
И я расслабился. Сетка-фильтр была больше не нужна, я с наслаждением содрал ее со своего восприятия. Вот тут-то он меня и поймал. Быстро повернувшись всем телом, он поднял правую руку и взмахнул ею, словно нанося медленный удар ладонью