можно ликвидировать предателя, чтобы его обезвредить. И то лишь руководствуясь отрешенным состраданием.
— Состраданием?
— Конечно… Нет ничего более трудного, чем предателю перешагнуть через свое предательство, понять себя, принять таким, как есть и простить… Ему гораздо легче себя убить… Если, конечно, он не агент, который получит награду за свое квази-предательство…
— На войне… А в обычной жизни?
— А чем обычная жизнь отличается от войны? Тем, что все как бы скрыто и физическое тело человека остается жить, когда сам он погибает в чем-то другом?
Но иногда для Духа эта смерть оказывается куда более разрушительной, чем физическая. И потом, если такое происходит, физическая смерть — в результате самоубийства, от болезни или от чего-нибудь еще — не заставляет себя долго ждать…
— Из чего возникает сострадание?
— Сострадание — внутреннее состояние, сплав всех возможных эмоций и чувств.
Чтобы понять, принять и простить кого-то другого, нужно самому уметь быть таким, как он…
— Но что самое главное?
— Чувство юмора и любовь… Улыбка — квинтэссенция чувства юмора и любви…
Уметь смеяться и прощать… Смеяться над собой и прощать самого себя… Уметь оставить себя в покое и не капать на мозги окружающим… Это, кстати, — единственное, что может сейчас спасти Мастера Чу.
— Спасти? От чего?
— От самого себя, разумеется.
— Неужели он в опасности?
— В опасности? Да нет, в общем не то, чтобы очень… Хотя, в известной степени, все всегда — в опасности. Смерть уравнивает шансы. Но, тем не менее, пока человек жив, у него остается возможность…
— Ты хочешь сказать, что у Мастера Чу еще есть шанс растянуть свое осознание на всю бесконечность Вселенной?
— Я уже сказал, что и для него в этой безбрежности найдется дорога домой… Пока ты остаешься человеком, у тебя всегда есть шанс.
— Поэтому я должен был его остановить?
— Да.
— Было мгновение, когда я решил, что не смогу… Я уже утратил всякую надежду.
— И потому победил. Признайся, тебе ведь было все равно. Тебе было наплевать на него и на все его расклады, ты думал не о нем, а о себе. И с точки зрения Мастера Чу ты подложил ему крутую свинью.
— А с твоей?
— Неужели ты полагаешь, что смог бы это осилить, если бы я тебе не подыграл?
Откуда, думаешь, ты взял фразу, которая подорвала его решимость и заставила бросить взгляд назад? Ведь он впервые в жизни позволил себе оглянуться в решающий момент… А это очень много значит…
— Но как можно победить, утратив всякую надежду?
— Так ведь это всегда так… Сначала ты теряешь всякую надежду, а потом все складывается как нельзя лучше.
Однако принято считать, что надежда умирает последней…
— Идеология дичи, неспособной вырваться из плена собственных шаблонов. Для нее за пределами надежды существует лишь неизбежная смерть… В действительности же, только лишившись последней надежды, ты делаешься по-настоящему свободным. Тебя ничто больше не держит, тебе становится все равно, и ты получаешь, наконец, возможность сосредоточиться на мыслях о том, что следует делать, а не о том, что теперь будет… Дичь не умеет действовать, дичь способна только питаться, размножаться и жалеть себя по каждому поводу.
— Но что делать, чтобы победить, утратив надежду?
— Воспользоваться свободой и поступить иначе…
— Поступить иначе по отношению к чему?
— Не имеет значения. К чему угодно… К себе, например, это — радикальнее всего… Главное — чтобы иначе… Надежда есть следствие привычки — смертельной инерции сохранения состояния. Пока ты на что-то надеешься, ты действуешь в жестких рамках привычного шаблонного состояния сознания и энергетической структуры. А это — неизбежность твоей собственной смерти… Лучше убить надежду… Освобождение от нее делает человека текучим и разрушает его стереотипы. Поэтому, когда умирает надежда, знай — все еще только начинается.
Именно в этот момент появляется возможность реализовать свой самый главный шанс.
Разве он не говорил тебе, что действительно стоящие вещи мы совершаем только тогда, когда нам становится все равно?..
— Говорил… А что теперь будет с ним самим?
— Может быть, он догадается еще раз задуматься о любви и вспомнить для себя все то, что говорил тебе. Мы не дали ему безвозвратно сорваться в пропасть никчемной возвышенности, и, возможно, в какой-то миг ему станет по-настоящему все равно. И он сможет, наконец, избавиться от последнего кумира — от серьезного отношения к величию того Пути, по которому он, как ему кажется, идет… Ведь на самом деле никакого