дескать, хорошо…
Почему-то его высказывание показалось мне оскорбительным, и я почти обиделся. Не за себя — за человечество. И даже немножечко — за науку. Но потом сообразил, что обижаться на психически больного — неблагородно и, кроме того, попросту глупо. А потом произошло нечто, заставившее меня мигом позабыть и о лапше, и о науке, и даже о судьбах человечества.
Я вдруг заметил на противоположном берегу озера какое-то яркое пятно.
Присмотревшись, я увидел стайку девушек в цветастых спортивных костюмах и пестрых кроссовках от Нью бэланс. Окруженные теплым пузырем радужного света, девушки легко и весело скользили трусцой по самой кромке узкого песчаного пляжа.
— Спортсменки! — радостно подумал я и рванулся к ним.
— Стоять!!! — раздался за моей спиной резкий окрик.
Я застыл как вкопанный — по щиколотки в неподвижной черной воде. От моих ног по жирной зеркальной глади расходились круги. Девушки бежали и делали вид, что наши расклады их не касаются.
Я медленно оглянулся.
Альберт Филимонович сидел на прежнем месте, не выпуская из рук удочку, но теперь в зубах его был зажат выпачканный землей широкий нож.
— На место, — сквозь стиснутые зубы зловеще процедил он. — Возьми удочку и лови дальше…
— Нечего здесь ловить! — с истерической ноткой в голосе воскликнул я. — А там — девушки… Спортсменки… Теплые… Хорошие… И спонсоры у них, видать…
Кроссовки — ого какие!.. Отпустите, а? Ну пожалуйста…
— На место! — еще жестче приказал он, и холодная сталь лязгнула в его зубах.
Нож, однако, не выпал, и Альберт Филимонович с яростным присвистом продолжил: — Спонсоры… Тоже мне… Анатомическое строение у тебя подкачало, не тянешь ты на ихних спонсоров… и потом, не в спонсорах дело. Ты ловишь на червяка, тебя ловят на девушек. Спонсоров уже вон поймали. А рыба — она проснулась и только того и ждет, чтобы ты бросился назад — вброд…
— Боже мой, — с отчаянием подумал я, — он ведь совсем рехнулся. Вот это называется — влип…
Мне не раз доводилось видеть, с каким мастерством он метает нож из любого положения. Искушать судьбу не хотелось…
Я обреченно вернулся на прежнее место, сел на песок и взял удочку, поплавок которой все это время неподвижно торчал из воды в нескольких метрах от берега.
Альберт Филимонович вынул нож изо рта и вонзил его рядом с собой в песок.
Девушки обогнули озеро и трусцой приближались к нам.
— Почему они не побежали вброд? — спросил я.
— Они уже выманили свою рыбу, — ответил он. – Своих спонсоров, я хотел сказать…
Девушки были совсем близко. Я даже ощущал тонкий аромат смеси женского пота и дорогих духов. Радужный свет, окружавший их, был теплым и излучал ощущение домашнего уюта. В сумеречной хмурости ноябрьского утра на берегу черного озера черт знает в каких местах это казалось чем-то фантастическим и нестерпимо притягательным.
— Эй, мужички, побежали с нами, чего без толку сидеть? Рыба вся давно ушла, а которая не ушла, ту уже поймали другие. Тут ведь все лето ловцы толкутся, к воде не пробьешься. Идем!
— Сидеть! — приказал Альберт Филимонович, снова сжав зубами нож и грозно вращая глазами.
— Миша, плюнь ты на него, пускай сам ловит, идем с нами!
— Откуда они знают, как меня зовут? — подумал я. — Мы ведь никогда раньше не встречались… Наверное, это — ловушка.
Пожалуй, лучше остаться с этим козлом, как-никак, двенадцать лет… И потом, если он не в себе, должен же кто-то за ним присмотреть… — Ну что, идешь? Да ты не бойся, он своим тесаком в тебя не запустит, это он так, пугает. Ведь он же тебя любит, вы для него все — как дети родные… Идем!
Я отрицательно покачал головой.
— Ну и дурак. Хочешь ловить — лови, неизвестно еще, кого поймаешь. Может, сам рад не будешь. Чувство до-о-олга!.. Из вас двоих, между прочим, козел — вовсе даже не он…
И девушки легко затрусили прочь, ритмично вздрагивая рыхловато-мускулистыми шейпинговыми ягодицами и унося с собой радужный свет, тепло и уют.
Предрассветные сумерки сомкнулись вокруг нас вязкой жижей сиреневого ноябрьского тумана. Альберт Филимонович вынул изо рта нож и снова воткнул его в песок.
— Молодец, Миша, — сказал он, — ты не поддался дьявольскому искушению и дал достойный отпор криминогенному элементу. Теперь вся твоя рыба — воистину твоя…
— Идиот, — подумал я, и на душе у меня почему-то вдруг потеплело.
Однако телом я ощущал некоторую глубинную промозглость, потому, видимо, что сиреневый туман предрассветных сумерек странным образом проникал внутрь меня, обволакивая клетки тела сырым холодным