заглушил на время все страхи, и я с удовольствием
наблюдал за тем, как Лама готовит для нас еду. Он делал это лучше, чем
кто-либо иной (по крайней мере мне так казалось), и с каким наслаждением я
уселся рядом с ним и принялся поглощать горячую пищу! Я набрал полный рот
этой каши, носящей название тсампа, и наслаждался ее вкусом. Она была
действительно превосходной, и я тут же почувствовал, как ко мне
возвращаются силы, а настроение исправляется. После того как я прикончил
миску тсампы, Лама обратился ко мне:
-Ты действительно наелся, Лобсанг? Ты можешь есть, сколько пожелаешь,
здесь много еды. Собственно, запасов продовольствия здесь хватило бы для
небольшого монастыря. Когда-нибудь я расскажу тебе об этом, но сейчас ответь
мне, хочешь ли ты добавки?
— О, благодарю вас, — ответил я, — конечно же, я бы не отказался от
добавки. Еда такая вкусная! Я никогда не ел ничего подобного раньше!
Лама хмыкнул и отвернулся, чтобы набрать для меня еще каши, но вскоре
перестал сдерживаться и расхохотался.
— Взгляни, Лобсанг, — обратился он ко мне, — взгляни на эту бутылку.
Это наилучшее бренди, которое хранится здесь исключительно для медицинских
целей. Но мне кажется, что наше вынужденное заключение в этих стенах дает
нам право использовать этот напиток для того, чтобы исправить вкус тсампы.
Я принял миску из рук Ламы и втянул носом аромат. Запах мне нравился,
но в то же время меня мучили сомнения, так как мне всегда говорили, что
алкоголь — это дьявольское творение, а сейчас мне предлагали отведать его.
'Ничего страшного, — сказал я себе, — это отличная вещь, если человеку
необходимо взбодриться'.
Я с жадностью принялся за еду и вскоре перепачкался как черт. В нашем
распоряжении были лишь пальцы — мы не знали ни о каких ножах, ложках или
вилках, у нас не было даже палочек для еды. После приема тсампы мы обычно
очищали руки мелким песком. Песок прекрасно снимал с кожи остатки тсампы, но
мог повредить и саму кожу, если им пользовались слишком энергично.
Сейчас же я выгребал тсампу не только всеми пальцами, но и
воспользовался для этого ладонью своей правой руки, И вдруг неожиданно — да,
да, совершенно внезапно — я упал навзничь. Мне хотелось бы думать, что меня
одолела страшная усталость, но Лама, рассказывая впоследствии эту историю
Настоятелю, смеялся и утверждал, что я был мертвецки пьян. Пьяный или нет,
но я спал, спал и спал, а когда наконец проснулся, то увидел, что комната
пронизана удивительным золотым светом. Я поднял глаза вверх, туда, где
должен был быть потолок, но потолок был так далеко, что я не мог точно
определить, где он находится. Комната была поистине огромной, словно вся эта
проклятая гора оказалась пустой.
— Солнечный свет, Лобсанг, солнечный свет. И он не будет меркнуть все
двадцать четыре часа в сутки. Здесь вырабатывается свет, не дающий тепла,
его лучи той же температуры, что и воздух, находящийся здесь. Не кажется ли
тебе, что лучше пользоваться этим светом, чем дымными, вонючими свечами?
Я осмотрелся вокруг и подумал о том, откуда здесь может взяться
солнечный свет, когда мы погребены в центре скалы. Лама Мингьяр Дондуп
ответил на мой вопрос:
— Да, это чудо из чудес. Я знал о нем всю свою жизнь, но никто не
знает, как это происходит. Холодный свет — невероятное изобретение, и его
создали — или открыли — миллион лет назад. Они разработали способ хранения
солнечного света и пользовались им даже в самую темную ночь. Этого механизма
нет в городе, нет и в храме. Единственное место, где существует сохраненный
свет, — эта пещера.
— Около миллиона лет? — сказал я. — Да это выше моего понимания!
Я подумал, что это можно изобразить цифрой один, или два, или три, за
которой идет ряд нулей, наверное, около шести… но это лишь догадка. В
любом случае, это столь огромное число, что я не мог его себе представить.
Для меня оно было просто лишено смысла. Десять, двадцать лет я еще мог
вообразить, но не больше.