Понял ли бы хоть кто-нибудь из нас, что эта скрижаль больше всех сокровищ мира; понял ли бы хоть кто-нибудь, почему весть о гибели первого человечества послана именно нам, именно в наши дни – может быть, накануне второй Атлантиды – Европы; понял ли бы хоть кто-нибудь, что спасение наше зависит от того, услышим ли мы этот остерегающий зов наших погибших братьев, атлантов – пять самых для нас непонятных, забытых и неизвестных из всех человеческих слов:
Сын Божий умер за людей?
12. Дионис человек
I
«Здесь покоится умерший Дионис, рожденный от Семелы», надписи этой на гробе Диониса в Дельфийском святилище (Philochor., fragm., 22, ар. Malala. – Welcker, 632) как будто противоречит миф: там Дионис, растерзанный титанами и погребенный в Дельфах, – сын Персефоны, а здесь – Семелы. Что это, ошибка? Нет, кажется, два Диониса – премирный и рожденный в мир – отождествляются сознательно; или, может быть, Дионис, бог, забыт, помнится только Человек, потому что он людям нужнее: много богов на небе, и все они сходят на землю, но ни один не сходил так, как Дионис-Человек, чтобы жить, страдать, умереть и воскреснуть.
II
В три года раз, в ноябрьскую ночь, пять дельфийских жрецов, hosioi, «чистых», «святых», приносят над гробом Диониса Ночного, Nyktelios, «неизреченную жертву», по слову Плутарха, вынимают из гроба растерзанные члены его, – должно быть, выточенные из дерева или вылепленные из воску, и складывают их, соединяют в цельное тело, как бы воскрешают мертвого, в то время как вакханки-фиады, с горящими факелами, с пением и пляской, качая колыбель Новорожденного бога Ликнита (Liknitos), над гробом умершего, «будят спящего» (Plutarch., de Isid. et Osirid., XXXV. – P. Foucart. Le culte de Dionysos en Attique, 1893, p. 28. – Welcker, 632), а высоко над Дельфами, на снежных полях Парнасса, в зареве бесчисленных огней, полыхающих так, что плывущие по Коринфскому заливу корабельщики видят их издали, – тысячи фиад, со всех концов Греции, пляшут исступленную пляску-радение тому же Дионису Ночному (Preller, Theogonie und Götterlehre, 1894, p. 690); в лунной вьюге вьются, лунные призраки; тонким хрусталем от мороза подернувшись, плющевые тирсы звенят, как хрустальные; падают на снег плясуньи, изнеможенные, полузамерзшие, но сердца их горят неутолимою жаждою «богоявления», «пришествия», – сами они еще не знают, Кого.