Люди умирают – пустые личины сыплются с человечества, как сухие листья с дерева, и обнажается черный, страшный ствол – Никто.
VII
К умирающему Пэру Гюнту приходит Пуговичник с плавильною ложкою для неудачно вылитых, без ушка, оловянных пуговиц: «Видишь ложку? Пора тебе в нее!»
Пэр Гюнт ужасается:
Расплавиться, войти частицей,
Ничтожным атомом в чужое тело,
Утратить «я» свое, свой Гюнтский облик,
И перестать самим собою быть?..
Нет, против этого готов я спорить,
Бороться всеми силами души!
А Пуговичник смеется:
Но, милый Пэр, зачем же по-пустому
Так волноваться9 Никогда ты не был
«Самим собой»; так что же за беда,
Коль «я» твое и вовсе распадется?..
He трать же времени, иди добром!
Так приглашает всех нас Пуговичник в ложку свою. И приглашать нечего: сами лезем.
VIII
Может быть, и вся наша планета – только неудачно отлитая, без ушка, оловянная пуговица, и огонь уже разведен, чтобы расплавить и отлить старое олово в новую форму? Об этом кое-что знает Апокалипсис, и Достоевский, «человек из Апокалипсиса». Для нас, впрочем, это лишь «бред бесноватых».
Но планета удалась, по крайней мере, в одном – в Личности. Тут уже нам нет никаких отговорок: божественная Личность, тайна Одного, открыта людям, явлена воочию. И сколько бы ни старались христоубийцы, никогда не забудет человечество, что был на земле Человек, о Котором нельзя не сказать: такого, как Он, никогда еще не было и никогда уже не будет.
IX
Тайна Отца Единого – в Сыне Единородном, тайна Одного – в Я единственном, в личности. А тайна Двух в чем?
Я знаю первичным, прежде всякого внешнего опыта, внутренним знанием, что я – я; знаю также, что есть еще что-то – не-я. И все, что не я, отрицает, исключает меня, или мной исключается, отрицается. Всякое чужое тело, входя в мое, разрушает, пожирает, убивает его или же им убивается. И так всегда, везде, кроме одной точки – Пола. Здесь, и только здесь, в половой любви, чужое тело входит в мое, и мое в чужое, не для того, чтобы разрушить, убить, а чтобы познать друг друга, как «Адам познал Еву» (Быт. IV, I).