ТАГАНСКИЙ ПЕРЕКРЕСТОК

И маленькая привилегия — первый шаг к беспощадному безумию. К пустым глазам, глядящим поверх голов. К холоду в душе. К нежеланию жить.
     — Не думаю, что я буду кому-нибудь специально звонить!.. — тихо сказала Катя.
     Женщина понимающе улыбнулась:
     — Я за двадцать лет тоже не собралась. Все по-другому решалось. Или сама справлялась, или помогали. — Она глубоко затянулась. — Я принесла тебе кое-что. — На письменном столе лежала потертая записная книжка. — Позвонишь?
     Катя помолчала, затем кивнула:
     — Позвоню.
     — Вот и хорошо.
     Гостья поднялась с кресла, вдавила окурок в пепельницу, сделала шаг к дверям комнаты, но задержалась и, не глядя на Катю, произнесла:
     — Будь счастлива, горевестница.
    
    
    
    
ДИКАЯ СТАЯ
    
    
     На столе передо мной лежит овальный золотой медальон размером с детскую ладошку. Он тусклый и потертый, он истончается к краям, словно прошедшая через сотни рук и кошельков монета, что странно, ибо, несмотря на то что нет цепочки, — я оборвал ее и не стал искать — медальон всегда носили на груди. И еще на нем появились шрамы: несколько глубоких царапин и сотни маленьких. Он потерял блеск.
     Этот медальон не мог остаться гладеньким и блестящим — он слишком много видел.
     В самом центре золотого овала изображен человек с копьем. Не воин, если вы вдруг подумали — охотник. Об этом говорит его костюм, в котором не нашлось места рыцарским доспехам или еще какому-нибудь боевому снаряжению: обычная суконная одежда и шапка. По современным меркам картинка выполнена весьма грубо, но медальон делали почти полторы тысячи лет назад, и в те времена он наверняка считался образцом тончайшей ювелирной работы.
     В нижней части медальона надпись: «Facta sunt potentiora verbis» [Дела сильнее слов (лат.).]. Символ же, который находился над фигуркой охотника, стерся окончательно, но я знаю точно, что это был не крест. И не полумесяц. И уж тем более не одна из звезд: ни пятилучевая, ни шести-, ни восьми-. Я знаю, что знак был другим.
     Иначе бы он не исчез.
     Медальон лежит на столе, и я не свожу с него глаз. Я не любуюсь — он не настолько совершенен. Не прикидываю, сколько он может стоить, — я не продам раритет даже в случае крайней нужды. Я просто смотрю на человека с копьем.
     О чем я думаю в эти мгновения?
     Ни о чем.
     Ни о чем…
    
* * *
    
     Возможно, некоторые из вас сочтут, что я не самый лучший кандидат на должность рассказчика этой истории. И в чем-то они окажутся правы. Вышло так, что я принимал участие далеко не во всех описываемых событиях, поэтому половина моего рассказа — выдумана, а половина оставшегося — смоделирована. Размышляя над тем, что произошло тогда в Москве, и составляя из известных фактов связную историю, мне пришлось опираться не только на свои воспоминания, но и на оговорки, замечания и пересказы некоторых других участников событий, на их ответы на мои вопросы. В то же время, учитывая обстоятельства, я не могу быть уверен в искренности всех собеседников. Димке доверять можно, а вот Вурц и Артур, возможно, утаили от меня истинную суть происходящего, скрыли мотивы, которыми они руководствовались в действительности.
     Но винить их не следует.
     Вполне вероятно, что им самим известно ненамного больше.
     Но сия предательская мысль посетила меня уже после всех событий. А в те часы, о которых пойдет речь, я смотрел на происходящее совсем другими глазами. И потому хочу сказать: что бы вы обо мне ни думали, сколь бы ни морщились оттого, что именно я расскажу вам эту историю, главное заключается в том, что я верю в свой рассказ.
     Я видел