Вековуха оперлась на локоть превозмогая боль в покалеченной руке и с огромным трудом уселась, наваливаясь на пузо. В голове резануло будто кто-то в неё вонзил заострённую вичку. Перед глазами всё закружилось и не понять было: где низ, где верх, и начало Дануху рвать будто непотребного чего съела. До мути в глазах выполаскивало. Куда плевала – себя не помнила, от того ухряпалась блевотиной сверху донизу. Утереться никак не смогла, руки ни слушались. Только стало значительно легче, видать вышла желчь, вдарившая в голову, подумала тогда баба.
Опять расцвела в беззубой улыбке вспоминая дуру Сладкую, и принялась корячиться, как и та на примерещившейся ей поляне. Сперва на колени. Только даже это сначала у неё не получалось как ни тужилась. А как рвать перестало и отдышалась, приходя в себя окончательно кое-как удалось встать на ноги.
Расставив широко необъёмные «ходилки» и качаясь поплавком словно на воде с мерной волной, она сжала три оставшихся зуба и матерно выругалась, что-то вроде приказывая стоять и обзывая себя последними словами что вспомнила, накручивая внутреннюю злость.
Помотылявшись так какое-то время Дануха сделала первый шаг. Затем ещё, и ещё. Каждый маленький шажок отзывался колющим ударом в голове и болезненных руках, повисшими безжизненными плетьми. Одна лишь мысль сверлила отупевшее сознание: «Идти надобно». Не думала куда идти, зачем, но только уверенно знала, что непременно надо куда-то топать.
Мелкими шаркающими шажками проползла вдоль насыпного бугра, что огораживает баймак от весеннего буйства реки и куда давеча взбиралась, штурмуя по сорочьей тревоге его неподъёмную кручу. Только на этот раз про шаркала дальше до пологого подъёма, где сподручней было карабкаться. Шла в ту сторону скорей по обыденной привычке, чем осознано.
Кое-как забралась наверх и замерла при виде представшей перед ней картины. Так обмерев, она долго стояла качаемая ветерком. Стояла и плакала. Дануха до этого момента думала, что уж совсем разучилась творить это безобразие. Ан нет, оказывается.
Баймака больше не было. Чёрные прогоревшие головёшки чадили в небо белёсый дым на месте каждого кута. Все до одной землянки были сожжены и разрушены.